Самсон Назорей

— У нашего народа есть поговорка: кто был твой дед, неважно, гораздо важнее, что за человек его внук.

Глава X. МЕДЬ

Перед рассветом Самсон тихонько вышел из Ахтурова дома. Его родителей и свиту устроил у себя отец невесты; но жених, по обычаю, должен был до свадьбы ночевать под другою кровлей. Самсон взял с собою на ночлег только Нехуштана — того мальчика, что был ему проводником в набеге на село вениаминян; выбрал его к большому огорчению Ягира, который до тех пор во время походов всегда был личным его оруженосцем.

Нехуштан выскользнул неизвестно откуда, как только Самсон показался на крыльце.

— Тонкий слух у тебя, — сказал ему назорей.

— Я пастух, — отозвался мальчик, — даже сквозь сон слышу змею в траве на другом конце поля; и слышу шорох зари, когда она карабкается на небо.

Самсон рылся у себя в кошельке: вынул кремень и железный осколок, кивнул головой, опустил их обратно и снова завязал ремни мешочка.

— Ты умеешь выкуривать пчел? — спросил он вдруг.

— Умею, — ответил Нехуштан, — но мне это не нужно. Меня не трогают ни комары, ни пчелы, ни змея.

Самсон не удивился. В Экроне, в капище тамошнего идола, все жрецы и вся прислуга набирались из таких людей с горькою кровью, которой боится и гад, и насекомое.

— Идем, — сказал он, и они пошли полями к той дороге, что вела мимо дома Семадар в горы.

Спиною к ним, на берегу уже просохшего пруда, стояла девушка; на голове ее была накидка, но из под кисеи выбивались пушистые волосы, и молодая заря золотила их. По этому золотому отливу и по фигуре Самсон узнал ее. Хотя ему не полагалось говорить с нею в самый день венчания перед обрядом, он тихо окликнул:

— Семадар!

Девушка быстро обернулась, но это была Элиноар. Самсон опять заметил, как она выросла за последние недели, стала похожа на сестру и фигурой, и лицом, и даже черные волосы ее приобрели на краях медный оттенок.

— Это только я, — сказала она грустно и коротко, — Семадар еще спит.

В ее голосе и выражении лица было сегодня что-то милое, покорное; на душе у Самсона было легко и весело, и ему стало жалко, что он ее тогда в масличной роще так ударил.

— Куда так рано? — спросила Элиноар, подходя ближе. Походка у нее была, как у Нехуштана, плавная и пружинная.

— За подарком для невесты.

— Что за подарки в горах?

— Увидишь. И тебе достанется.

— Таиш, — попросила она по-детски, — можно мне пойти с вами? Мне с полночи не спится; скучно. Я не помешаю. Можно?

Все ее лицо засветилось ребяческим любопытством; она стряхнула накидку на плечи и вдруг стала похожа на мальчика. Самсон засмеялся, потрепал ее по плечу и сказал: «Можно».

Первое время они шли молча, только Нехуштан насвистывал, передразнивая жаворонков. От времени до времени он отставал или сворачивал с дороги, роясь в каких-то норах или заглядывая под мокрые камни.

— Твой шакал Ягир долго не мог заснуть от ревности, — сказала Элиноар в одну из этих отлучек.

— Ты откуда знаешь?

— Я с ним говорила вчера. Я им всем подавала ужин и узнала его — это он позвал тебя ко мне на дороге, когда ты… когда ты так рассердился.

Она говорила об этом просто, без обиды; как ребенок с отцом, который вчера надрал ему уши, и по заслугам, а сегодня все это уже забыто.

— Я его утешила; дала ему больше сладких лепешек, чем остальным, и он весь вечер мне рассказывал о том, какой ты смелый и могучий.

Она едва не прибавила: «и как ты отказался от его сестры для Семадар», но воздержалась. Оба они, однако, думали об одном и том же; и Самсону не показалось неожиданным, когда она вдруг сказала, упрямо качая головой:

— Я бы хотела быть цоранкой. Я не люблю филистимлян.

— Это твой народ.

— Нет. Моя мать аввейка; она чужая в доме. Она всех боится; никто с нею не говорит; с тех пор, как меня стали учить игре и танцам, она даже передо мной робеет. Но когда я была маленькая, она мне часто рассказывала про старые годы. Аввеи были когда-то самым свободным племенем во всем Ханаане; даже своих князей и старост у них не было; каждая семья жила по своему закону. Филистимляне легко покорили всех остальных туземцев; но аввеи долго не хотели служить им рабами, бунтовали, убегали. В Аскалоне и Газе их держали на цепи, как собак. Еще дед моей матери носил в ухе железное кольцо, за которое его приковывали к столбу каждую ночь; и на лбу у него было выжжено тавро.

Она перевела дыхание — подъем в этом месте был крутой — и прибавила с глубокой ненавистью:

— Филистимляне самый свирепый народ на свете.

— Это все было когда-то, — сказал Самсон.

— Я-то слышал эти рассказы от наших моряков. Но теперь войны давно кончились, теперь у них колесницы только для гонок, мечи для состязаний

— вся жизнь их игра; поют песни, пьют вино и объедаются сладкими лепешками.

— Иногда из сладкого выходит горькое, отозвалась Элиноар.

Самсон внимательно посмотрел на нее: ему вспомнилось, что те же слова сказала ему недавно другая. Но потом он тряхнул косицами и беззаботно воскликнул:

— У филистимлян не так: из свирепого вышло сладкое!

Девушка вдруг подняла к Самсону голову, встретилась взором и сейчас же опустила глаза. Потом она сказала раздумчиво: