Самураи

Таким образом, эта теория состоит из следующих ядер: равновесие, интеграция, невозмутимость и гармония — идеалы, которые человек Востока разделял с человеком западной культуры с незапамятных времен. Оба стремились к ним, хотя и различными путями, но при этом редко осознавали полностью истинное значение данной теории, и еще реже им удавалось жить в строгом соответствии с ее принципами. Обычно человек брал от теории харагэй те концепции, которые помогали ему удовлетворить конкретные, насущные потребности, оставляя для мудрецов (rаrа avis в любую эпоху) задачу ее понимания во всей комплексной полноте жизни в соответствии с ее самыми всеобъемлющими предписаниями. При таком условии все люди воспринимаются на одном уровне беспристрастного спокойствия, просто как человеческие существа — независимо от их этических, культурных или социальных особенностей и функций. Возможно, сами структурные ограничения человека делали идеал харагэй достижимым лишь в сильно разбавленных или модифицированных формах.

Например, в буддизме харагэй окутан метафизикой и трудным для понимания концептуализмом, либо интеллектуальным, как в Индии, либо интуитивным, как в Японии. В даосизме он вылился в панцентризм космических масштабов, а в конфуцианстве он был вкраплен политически и социально в неизбежную пирамиду восточной концепции иерархии. Смутно осознаваемый во всей своей целостности, харагэй обычно описывался на экзотическом и маловразумительном языке для интеллектуалов, в ритуалах и формализме для политиков и в целом наборе суеверий для широких масс населения Востока. Под самыми неожиданными названиями и в самых неожиданных формах харагэй появлялся снова и снова в теории и практике различных доктрин, создававшихся человеком в попытке справиться со страхами, наполняющими его существование. В таком виде он достиг современной эпохи и до сих пор присутствует в китайских концепциях традиционной медицины, долголетия и здоровья, выраженный в евгенических формах тай-цзи. Такие упражнения до сих пор интенсивно практикуются в Китае людьми любого возраста, выполняемые в типичном для них размеренном ритме, который в Японии ассоциируется с такими дисциплинами, как чайная церемония (тя-но-ю),

драматические представления театров но, кабуки и традиционные танцы (одори), а также с современными производными древних стилей будзюцу, таких, как айкидо, кэндо, карате и дзюдо.

Более того, узкоспециализированное применение харагэй с интеллектуальной и рациональной точки зрения часто дегенерировало в субъективный эгоцентризм, который ставит всех и каждого, отличающихся от собственного я, в подчиненное или зависимое положение, таким образом, изолируя это

я от окружающей его реальности. Результатом такой изоляции становится замешательство, еще большая неуверенность, и часто заканчивается катастрофой для части, оторванной таким образом от целого. Поразительным примером подобной искаженной интерпретации харагэй в серьезных вопросах высшей политики является отсутствие реакции у премьера Судзуки на желания императора во время заключительной фазы Второй мировой войны.

Император и его ближайшие советники (среди которых был барон Кидо) желали как можно быстрее прекратить военные действия, чтобы избавить свою страну от дальнейших трудностей, а ее жителей от новых страданий. Как пишет Кидо в своем дневнике, их намерения были переданы Судзуки «интуитивно» — то есть без конкретных слов или прямых указаний, поскольку люди, сведущие в искусстве харагэй (какими и должны быть лидеры страны), не должны всегда и во всем полагаться на слова. При использовании харагэй,

этой «скрытой и невидимой техники» (Butow, 70), сообщение передается быстро и непосредственно, пусть даже в невербальной форме. За счет централизации в хара разные умы, как принято считать, приобретают способность сливаться в безмолвной гармонии и ясно понимать мудрость принятия политики, заключающейся в том, чтобы приспосабливаться к обстоятельствам и следовать вместе с потоком событий. Результатом этой попытки применения харагэй, которая попала в официальные документы японской истории и западные хроники того периода, стала мучительная агония Японии, поскольку Судзуки (вероятно, лучше владевший внешними формами, чем сутью харагэй) остался в неведении относительно необходимости внесения изменений в планы и поэтому продолжил военные усилия Японии. Неудивительно, что западные официальные лица, которые очень внимательно изучили все документы, пытаясь объяснить поведение японских властей и определить их ответственность, назвали доводы Кидо несостоятельными, а харагэй иррациональным, неясным, запутанным, двусмысленным или даже «искусством блефа».