«Я никогда не видел Мартынова пишущим, – вспоминал один из близких ему людей. – Естественно, что, встречаясь с друзьями, он давал себе волю отдохнуть, занять ум непринужденной беседой, а то и просто шутливой болтовней. Но, разговаривая о чем угодно, он нет-нет да и сворачивал к тому, что всего сильнее занимало, а это всегда была очередная работа, самая неотложная, лучшая, наиглавнейшая. Многие сюжеты будущих новелл он, очевидно, специально проговаривал заранее, как бы прикидывая, с какого боку это удобнее положить на бумагу. Иногда пересказывал уже существующее в набросках. При этом по ходу пересказа к произведению добавлялись какие-то неожиданные штрихи и детали. И наконец, Леонид Николаевич нередко зачитывал вслух черновые варианты почти готовых вещей. Нина Анатольевна обычно против этого возражала, полагая, что автор слишком торопится и докучает гостю. „А ты думаешь, что я должен читать другу только шедевры! – не соглашался поэт. – Почему я не могу поделиться с ним своими сомнениями? Пусть откровенно выскажется, как идет дело…“
20 августа 1979 года умерла жена Мартынова. «После кончины Нины Анатольевны, – писал его друг Л. Лавлинский, – что-то начало неотвратимо разрушаться и в характере поэта. Его скорбь и долголетние болезни приняли слишком жизнеопасную форму. Его нужно было буквально спасать от гибели. При нем, правда, почти неотлучно дежурила Галина Алексеевна Сухова – врач, на протяжении многих и многих лет лечившая эту семью. Отношения трех людей давно уже переросли в прочную и нежную дружбу, и не случалось праздника, чтобы я не заставал в доме поэта Галину Алексеевну. Мне даже известно, и думаю, что я вправе об этом сказать: за несколько дней до кончины Нина Анатольевна, предчувствуя ее приближение, наказывала Суховой не оставлять поэта заботой. Завещание это было выполнено…» К сожалению, через год, 21 июня 1980 года, скончался и сам поэт.
Арсений Александрович Тарковский
Родился 12 (25) июня 1907 года в Елисаветграде Херсонской губернии.
Отец служил в банке, иногда подрабатывал журналистикой. Мать – учительница. Мальчишкой Тарковский бегал на все литературные вечера часто тогда гастролировавших по югу России Игоря Северянина, Константина Бальмонта, Федора Сологуба.
Закончив трудовую школу-семилетку, уехал в 1925 году в Москву, где поступил на Высшие литературные курсы при Союзе поэтов. Как многие молодые литераторы, на жизнь зарабатывал в газете «Гудок» и в журнале «Прожектор» – писал стихотворные фельетоны и судебные очерки. Женитьба (на М. Вишняковой, сокурснице) потребовала новых расходов. Не гнушался никаких заказов, для московского радио, например, написал агитационную поэму – «Стекло». В 1926 году, будучи в Ленинграде, показал свои стихи Ф. Сологубу. Знаменитый поэт ничем не обрадовал Тарковского: «У вас плохие стихи, молодой человек». Правда, и надежды он не отнял: «Пишите. Возможно, что-нибудь получится». Впрочем, дальнейшую судьбу поэта определила все-таки не эта встреча. Гораздо больше дала ему дружба с поэтом и переводчиком Георгием Шенгели, предложившим Тарковскому попробовать себя в переводах. На всю жизнь поэтические переводы стали для Тарковского главным делом – с одной стороны вынужденным (поскольку он брался за переводы ради денег), с другой – вполне добровольным (поскольку дело это отвечало внутренним потребностям поэта, позволяло при любых внешних обстоятельствах оставаться в русле мировой культуры). Уже в 1934 году вышел в свет первый отдельный сборник переводов Тарковского.
В 1937 году поэт развелся с М. Вишняковой и женился на А. Трениной.
В 1940 году Тарковского приняли в Союз советских писателей.
Жизнь установившаяся, лишенная особых событий, позволяла поэту работать тщательно, по плану. Впервые напечатавшись в 1926 году в никому неизвестном студенческом сборнике, Тарковский вполне сознательно не торопился предлагать журналам собственные стихи. «Следует констатировать, что этот талантливый и в меру благополучный переводчик, – писал позже поэт Юрий Кублановский, – переводчик советский, ибо переводил не из потребности, а для заработка, был на деле, быть может, сам того не осознавая, настоящим литературным подпольщиком, десятилетиями неуклонно творящим свой несравненный лирический микрокосм, который не прейдет, покуда существует наша словесность. С органическим мастерством и упорством выбирал он из хаоса лирически совершенную речь, существующую, впрочем, изначально, но по-новому фокусирующую в реальность каждым настоящим поэтом. Ведь стихотворчество не столько рождение, сколько высвобождение организованной речи…»