Самый добрый клоун: Юрий Никулин и другие…

Вначале съемочную группу покидает Никулин: вместе с цирком он отправляется на зарубежные гастроли. Группа доснимает эпизоды без его участия в Калининграде, после чего возвращается в Ленинград. Здесь с 7 июля по 3 августа идет монтаж фильма. С 4 августа съемки возобновляются, но опять без Никулина: по рекомендации врачей он отправляется в отпуск. Врачи предписали ему полуторамесячный отдых, но так долго он отдыхать не может – производственный план съемок уже не просто горит, а полыхает. Поэтому с 8 сентября Никулин вынужден вновь выйти на съемочную площадку. И хотя он снимается по три дня в неделю, киношники и этому неслыханно рады. Но 9 октября съемки снова приостановлены, но уже из-за болезни сразу двух актеров: Никулина (у него врачи обнаружили невроз сердца) и Николая Гринько (он играл Вячеслава).

27 октября Никулин вновь выходит на съемочную площадку, хотя чувствует себя неважно. В тот день и на следующий снимали объект «квартира Ксении». Затем неделю группа находилась в простое. 3 ноября была снята «заводская улица». С 4 по 16 ноября снова был простой. Никулин пишет заявление, где просит о следующем: «Прошу назначить съемки не ранее 10 ноября, так как съемка в объекте «квартира Вячеслава» требует большого эмоционального и нервного напряжения и есть опасение, что это может повлиять на художественную сторону съемки, а также повлечь за собой вновь ухудшение состояния моего здоровья». Актеру идут навстречу: съемку «квартиры Вячеслава» назначают на 17–19 ноября. Закончились съемки фильма в конце декабря.

Согласно финансовым документам, за участие в этом фильме актерам были выплачены следующие гонорары: Ю. Никулин – 6600 руб., Л. Гурченко – 3150 руб.

23 марта готовый фильм был представлен на суд дирекции «Ленфильма». Ничего хорошего присутствующие про него не сказали. Зато было сказано много плохого. Говорилось, что лента позорит «Ленфильм», что люди, которые в ней показаны, могли только проиграть войну, что военные картину не примут.

2 апреля фильм смотрели члены Главной сценарно-редакционной коллегии Госкино и тоже были не в восторге от увиденного, сделав аж 20 (!) замечаний. Не понравилось им следующее: неуклюжая фигура Лопатина в исполнении Юрия Никулина, некрасивость его возлюбленной (Людмила Гурченко), убогие интерьеры (хотя речь шла о военном времени), грязь на улицах и т. д. и т. п. Но особенно возмутил цензоров ночной разговор Лопатина с летчиком-капитаном (Алексей Петренко) в поезде, где летчик рассказывает свою полную драматизма историю о том, как ему изменила жена. Монолог летчика длился более пяти минут и впоследствии будет назван одним из лучших в отечественном кинематографе. Однако цензоры заставили Германа сократить его чуть ли не вдвое. Именно тогда председатель Госкино Ф. Ермаш изрек историческую фразу: «Ну, что же, товарищи, обсудим масштабы постигшей нас катастрофы». А его зам Павленок выразился еще более конкретно: «Ну, что же, надо поздравить «Ленфильм» с картиной о людях, проигравших Великую Отечественную войну».

Заметим, что и Константину Симонову тоже многое в фильме не понравилось. А потом его «наставил» на путь истинный главный режиссер БДТ Георгий Товстоногов. Как вспоминает А. Герман:

«Вечером Симонов со своей женой Ларисой Жадовой, на мое счастье, пошел в театр к Товстоногову. Тот спросил: «Как фильм?» – «Что-то получается, что-то не получается, – ответил Симонов. – Надо еще поработать». А Товстоногов со всем своим штабом за два дня до этого посмотрел картину, и она ему очень понравилась. И он начал кричать на Симонова и проорал на него до двух часов ночи, что в конечном счете было тому приятно: ведь речь шла о том, что он сделал замечательную картину. На следующий день опять то же стечение обстоятельств и опять ор до двух часов ночи.

Об этих ночных криках мне из соседней комнаты по телефону рассказывала Дина Морицевна Шварц, давний мой доброжелатель и, может быть, человек, оба раза спровоцировавший эти скандалы. Короче, в понедельник на студию Симонов пришел уже немного другим человеком. На сцене митинга даже прослезился, засморкался, а когда зажегся свет, сказал: «Раньше, по сути, у меня была одна картина – «Живые и мертвые». Теперь их две». Слово не воробей. Оно было сказано…»