Самый французский английский король. Жизнь и приключения Эдуарда VII

Он [Берти] является наиболее мощной фигурой в мировой дипломатии, и, поскольку он ратует за мир, его подход будет служить, прежде всего, поддержанию гармонии между странами.

Замечание, сделанное итальянским политиком в разговоре с Камилем Баррером, французским послом в Риме в 1897–1924 годах

I

Если кто-то из членов британской королевской семьи вознамеривается произнести речь на французском языке, то в наши дни это становится крупнейшим медийным событием. Виндзоры будут щуриться, вглядываясь в тщательно подготовленный текст, и издавать булькающие звуки, пытаясь справиться с мучительными гласными и непроизносимыми согласными, восхищая французских слушателей своим британским акцентом, твердым, как десятилетний сыр стилтон[282]

. Между тем Берти – и как принц Уэльский, и как король – говорил на трех языках и мог свободно общаться на любом светском мероприятии от Биаррица до Берлина и от Марселя до Москвы (где все аристократы говорили по-французски). Он чувствовал себя немного неловко, лишь выступая с импровизациями на датском или русском языке, но даже и тогда умудрялся быстро выучить короткий текст наизусть. Он был настоящим человеком мира. И, когда закатилось солнце правления Виктории, Берти оказался именно тем наследником, который был необходим и Британии, и всей остальной Европе. В том, что никто этого не понял раньше, за исключением, пожалуй, его почитателей во Франции, не было вины Берти. В Британии, в отличие от Франции, бурная личная жизнь была экзотикой и затмевала прочие личные качества, так что окружающие попросту не замечали, что человек, возможно, годится и для государственной службы. Большинство британцев по-прежнему верили тому, что сказала о Берти его собственная мать, когда он совершил свою первую вылазку на ту сторону Ла-Манша. Он «совершенно и категорически непригоден… к тому, чтобы когда-нибудь стать королем», – объявила она в 1863 году.

И не то чтобы власть монарха очень много значила для Виктории в последние годы ее жизни. Если не считать мимолетного появления на публике во время празднования бриллиантового юбилея, она оставалась затворницей, скрываясь от мира в своей резиденции Осборн-хаус на острове Уайт, где то распекала свой кабинет министров, то механически утверждала его постановления. Британская монархия стала напоминать привидение на чердаке. И почти никто не сомневался в том, что Берти станет очередным полтергейстом.

II

19 января 1901 года Берти был вызван в Осборн. Ему было пятьдесят девять лет. Он знал, что его мать на протяжении последних лет постепенно погружается в деменцию и слепоту, но его держали в неведении относительно недавнего ухудшения ее состояния – сестра Елена и один из врачей продолжали присылать ему оптимистические прогнозы. Но теперь все было слишком серьезно, и более прагматичный королевский врач, Джеймс Рид, настоял на том, чтобы Берти предупредили о том, что его мать при смерти, – в конце концов, речь шла о приготовлениях к передаче престола. И честолюбивый Рид, несомненно, надеялся, что, выставляя себя в качестве союзника принца, сможет стать личным врачом короля.

Получив телеграмму, Берти на всех парах поспешил из Лондона. И не то чтобы у него состоялся разговор с Викторией, когда он добрался до Осборна, – Берти никогда прежде не видел свою мать в постели, не решился на это и сейчас. Возможно, он отказывался верить в смерть Виктории, хоть это было единственное, что стояло между ним и кульминацией десятилетних ожиданий им своего звездного часа. Он не хотел видеть мать беспомощной и побежденной, это лишь усилило бы ощущение страшной реальности. Так что на следующий день Берти покинул остров Уайт и снова направился в Лондон, где он должен был встретиться со своим племянником, кайзером Вильгельмом.

Почти никто в Англии не хотел приезда Вильгельма именно в это время, включая его ближайших английских родственников, но все британцы знали, что кайзер едет, поскольку он сам протрубил об этом на весь мир.

Вильгельм был проинформирован о состоянии Виктории доктором Ридом, который на самом деле был человеком кайзера во дворце – его шпионом. Рид справедливо предположил, что Вильгельм ни за что не захочет пропустить семейную сцену у смертного одра Виктории. И, как человек, стремящийся привлечь к себе внимание по любому поводу, кайзер отправил королевской семье телеграмму, не зашифрованную в отличие от всех других официальных депеш (так что это наверняка было сделано по личному приказу Вильгельма), объявив о том, что будет участвовать в бдении у постели бабушки. Сообщение, которое прошло через руки нескольких телеграфистов – как и было задумано, – тотчас просочилось в прессу, так что все подданные Виктории вдруг узнали о том, что она на пороге смерти.