Самый глупый ангел

Он мог быть сделан из полированного красного дерева, но если уж двигался, то плыл как лава. Софиты отражались зеленым и красным в его лысине, а он покачивался на табурете и терзал струны светлого «стратокастера» отбитым горлышком пивной бутылки. Звали его Сомик Джефферсон, и лет ему было семьдесят, а может — восемьдесят, а может — и все сто; как и крылан Роберто, в помещении он всегда носил темные очки. Сомик был блюзменом, и в ночь перед ночью перед Рождеством он подпускал болотной смури двенадцатитактным блюзом в салуне «Пена дна»:

Моя бэби под омелойСанта-Крыса развлекла                   (Господи помилуй).Моя бэби под омелой

Санта-Крыса развлекла.Раньше пела, точно ангел,А теперь дает лишь «ля».

— Секу, чувак, секу! — заорал Гейб Фентон. — Ну дык а то как же ж? Так и е, братан!

Теофилус Кроу посмотрел на друга — силуэт в длинной шеренге неуклюжих тоскующих мужиков у стойки бара, что покачивали головами, почти попадая в такт, — и покачал своей.

— Белее ты, конечно, не мог уродиться? — спросил он.

— На меня блюза́ напрыгнуло, — ответил Гейб. — Она ж мя наизнань выпотрошила.

Гейб пил. Тео, хоть и не вполне трезвый, — нет. (Нет, им удалось раскурить штакетину толщиной в зубочистку — местный полиомиелитный клевер — с Сомиком Джефферсоном между отделениями: стоя на задней парковке «Пены дна» и только что не трением пытаясь добыть огонь из разовой зажигалки на ветру в сорок узлов.)

— Я и не думал, что у вас, сынков маманиных, тут погода бывает, — проскрипел Сомик, засосав косяк так основательно, что уголек стал пылающим глазом демона, который выглядывает из вертепа меж темным пальцем и губой. Мозоли на кончиках пальцев жара не чувствовали.

— Эль-ниньо, — ответил Тео, выпустив вольный смерч голубого дыма.

— Еще раз?

— Такое теплое течение в Тихом океане. Приближается к берегу раз в десять лет или около того. Гадит рыболовам, приносит ливни и штормы. Все думают, что сейчас как раз такой год для эль-ниньо.

— А точно знать када будут? — Блюзмен натянул на голову кожаную «Федору» и сейчас придерживал ее от ветра.

— Обычно после того, как все затопит, винный урожай погибнет, а почти все дома на самом берегу смоет в океан.

— И все потому, что вода теплая?

— Точно.

— Чё ж тут странного, что вас вся страна терпеть не может? — сказал Сомик. — Пойдем-ка вовнутрь, пока мою сраку в Кларксвилль не сдуло.

— Да все не так плохо, — ответил Тео. — Может, его еще в сторону снесет.

Зимний отказ — в него уходил Тео, в нем пребывали все калифорнийцы. Они как данность принимали, что раз по большей части погода хорошая, она останется хорошей и все остальное время, стало быть, под проливным дождем здесь можно отыскать человека без зонтика, а если ночью опускается до тридцати, кто-нибудь непременно будет качать себе горючки на заправке в одной маечке и шортиках сёрфера. Поэтому даже несмотря на то, что Национальная служба погоды велела всему Центральному побережью задраивать люки, поскольку надвигается буря десятилетия, и ветер целый день разгонялся до пятидесяти узлов, готовя почву для урагана, хвойнобухтинцы продолжали встречать праздник так, будто ничего необычайного не произойдет.

Зимний отказ — именно в нем лежал ключ к калифорнийскому «шаденфройде», тайному злорадству, которое накрывает всю страну при известии о каком-нибудь злосчастии, постигшем Калифорнию. Страна говорит: «Вы поглядите на них — физподготовка и загар, пляжи и кинозвезды, Силиконовая долина и силиконовые сиськи, оранжевый мост и пальмы. Господи, как же я ненавижу этих наглых солнечных ублюдков!» Коли вас по самый пупок замело снегами в Огайо, ничто так не согреет вам душу, как панорама горящей огнем Калифорнии. Коли выгребаете ил из своего подвала в зоне наводнений под Фарго, ничто так не разгонит вам тучи, как особняк в Малибу, который рушится с обрыва в море. И коли торнадо только что замусорил весь ваш оклахомский городишко случайными трейлерами и отходами быдлянской жизнедеятельности, чуток успокоения наверняка отыщется в репортаже о том, что в долине Сан-Фернандо земля и впрямь разверзлась и поглотила целую колонну внедорожников, везущих туземцев на работу.

И даже Мэвис Сэнд изредка баловалась этим «шаденфройде», а уж она-то была калифорнийкой и по рождению, и по воспитанию. Втайне она каждый год желала лесных пожаров и наслаждалась ими. Не столько потому, что ей нравилось смотреть, как горит ее штат, сколько потому, что ни на какие пряники Мэвис не променяла бы зрелище крепкого мужика в резине, который размахивает тяжеленным брандспойтом, а во время пожаров таких по телевизору показывали во множестве.

— Кексик? — спросила Мэвис, предлагая Гейбу Фентону подозрительный на вид ломоть на десертном блюдечке.