Самый кайф (сборник)

Хору мальчиков ехать не велено, поскольку в нанятом автобусе для них нет места. Они приезжают потом сами – обиженные, совсем пьяные, за двадцать минут до выхода на сцену. Мы как раз распеваемся в артистической. Они же где-то стекла вышибали, руки порезали, бродят в крови.

Концерт вот-вот, а недоросли лезут на сцену петь и плясать.

Я умоляю мужскую часть хора.

Концерт начался с лирической песни – недоросли пугают девочек, твистуют на сцене, все увеличиваясь в количестве, – это к ним запрыгивают из первых рядов, поняв начавшееся как призыв к действию, а я пою свою лирику и думаю: «Когда это кончится? Это безобразие? Вся жизнь – какое-то безобразие и вечный кайф!»

На сцене как в тупой дискотеке. Концерт скоро заканчивается тем, что недоросли рвут все провода и падают в зал вместе с мониторами.

После я гоню пенделями недорослей из-за кулис, мы с испуганными девушками грузимся в автобус – в итоге местные газеты публикуют заметку, где врут, будто ансамбль «Санкт-Петербург» был пьян и т. д.

Тем временем в «Неве» появляются гранки «Кайфа» и выясняются отношения с цензурой: снимают названия наркотиков и слово «бля». С первым я согласен, со вторым – нет. «Бля» отстоять удалось.

Но все-таки лучший месяц моей жизни – март! Еще пахнет «Кайф» типографской краской, а я уже замер в ожидании неизвестно чего. Что-то ведь должно случиться. Ведь классная в основном штука – первая, по крайней мере, кайфовая литература.

…Какая разная осень в Санкт-Петербурге. Даже когда живешь на Малой Мещанской с женой и дитятком в девятиметровой комнате в коммунальной трущобе с видом на помойку, даже тогда бывает осенью счастливо и спокойно – ведь ты, кажется, обрел равновесие, отбил гривенник, пятачок, копейку территории в стране, что зовется Независимостью, и в той новой стране слышен твой голос…

«Кайф вечный» пишется с думой о следующем тысячелетии. А думать о нем можно лишь с бодрым напором, свойственным немолодым, но еще крепким мужчинам, пахнущим моторным маслом!

…Италию помню хорошо. В декабре восемьдесят девятого поехали мы всей нонконформистской толпой в город Бари. Перестройка цвела пышным цветом, и граждан свободолюбивой России принимали на Западе приветливо.

Принимать-то их принимали, но с билетами начались проблемы. Билеты на самолет стоили тогда дешево, деньги у населения имелись, но самих билетов не было. В итоге Курехин, Коля Михайлов из Рок-клуба, кто-то еще улетели самолетом, а основной массив поехал поездом. В Бари открывался фестиваль независимого питерского искусства и следовало приехать вовремя. За день до основной группы отвалил фотомастер «Вилли» – Андрей Усов, предполагая потратить лишнее время на подготовку выставки своих фоторабот.

По дороге с Вилли приключилась история. О ней – после, поскольку она и с нами всеми почти приключилась. А пока сели мы в поезд и поехали по нашей огромной родине в сторону Ужгорода, за которым начиналась граница с Венгрией. Ехали нервно и возбужденно. Я уже ездил на Запад, выступая во Франции под знаменами Советского Союза. Поскольку перед отъездом я отказался стричься, то более меня на Запад не брали, и на Юго-Запад, и на Северо-Запад не брали. Вот через двадцать один год прорвался…

Перед границей Старый Рокер, Анатолий Августович «Джордж» Гуницкий, достал из-под полосатого матраца бутылку портвейна и предложил:

– Давайте выпьем перед расставанием.

После долгого стояния состав переехал узкий мост, началась колючая проволока.

Мы чокнулись и сказали:

– Прощай, родная сторонка!

Портвейн пошел хорошо. Печали не наблюдалось. Через пару утренних часов мы уже въехали под своды вокзала города Будапешта. Авангардный контрабасист Волков достал из каких-то потаенных карманов доллары и купил себе «Кэмел». На нас набежали негры-спекулянты, и пришлось по грабительскому курсу обменять рубли на форинты. Джордж тоже что-то обменял. Мы не собирались тут задерживаться, но хотелось немедленно вкусить иностранной жизни. Пока нонконформисты занимались валютными операциями, поезд, отправлявшийся в Рим с соседнего перрона, в который следовало запрыгивать немедленно, уехал. Следующий отправлялся через сутки. Так мы всем коллективом застряли в Будапеште. Группу некрореалистов Юфит тут же увел с вокзала. Постепенно все разошлись. В Италию я с собой взял гитару, предполагая при случае поразить итальянцев своим простуженным северным басом. Теперь вот болтайся по Венгрии с гитарой!

Но все же в Будапеште нас было много. Как выяснилось позже, Вилли Усов таким же образом отстал от итальянского поезда. Об Усове – впереди.

Будапешт – город красивый. Но в декабре в нем нежарко. Особенно если болтаться по нему утро, день и вечер. Но – болтались, бодрились. Вечером даже попали в гости к знакомому знакомой, женатому на ленинградке.

– Когда я размышляю о театре абсурда! – говорил Джордж.

– Метод литературы, недавно открытый мною! – говорил я.

– Отшень интересно, – кивал венгр и скоро стал посматривать на часы.

– Вся соль абсурда – в его диалоге! – говорил Гуницкий, а венгр уже и не отвечал, а только смотрел на часы.