Самый кайф

Покорив манеж положенное количество раз, приезжаем в кассу за заработной платой и убеждаемся зрительно, что законно оформлено на незаконные ставки кроме нас еще человек десять.

Козырной туз у манежных деятелей Карповича опять же на руках. Заявление или чье-то постановление, короче, бумага, гласящая, что вокально-инструментальный ансамбль «Санкт-Петербург», не имеющий никаких каких-то там прав, устроил в манеже Ораниенбаума трехдневный шабаш, выразившийся в безнравственном хождении на головах, на ушах и еще, кажется, на зубах по сцене с призывом сорвать государственное дело – «Спортлото».

Проторенная кривая возвращает нас в Университет, где на химическом факультете невероятными организационными ухищрениями Никита Лызлов получает ангажемент

. Слово иностранное звучит затейливее. Затея, однако, без выкрутасов, под банальным лозунгом «Вечер отдыха» тамошних химиков. Кайфователи это уже проходили и знают наизусть. Они с радостной кровожадностью наполеоновской гвардии прорывают хилые кордоны «химических» дружинников, оккупируют огромный и пыльный зал клуба на Васильевском острове.

Вечер – да. Но отдых под вопросом. Предложившие все это под затейливым словом ангажемент долго не решаются объявить начало отдыха, но все же решаются, испуганные перспективой вместо отдыха стать свидетелями демонтажа любимого клуба, и отдыхаем мы, «Санкт-Петербург», обиженные Карповичем, и наполеоновская гвардия, обиженная хилостью сопротивления, по полной, так сказать, схеме, а схема эта такова, что вспоминают ее иногда и по сей день.

Долой респект и да здравствует весь спектр отработанного дрыгоножества, драйва, дурацкого «Бангладеша», догепатитного язычества, додуманного импровизацией духарного дизайна душ!

(Как говорить о музыке без аллитерации, когда лишь глухой согласной можно передать хоть что-то?)

Это пришло вдруг, этакая находка! Пустой бутылкой стал играть на «Иолане» как на гавайской гитаре. После бутылку – бац! – вдребезги. Страсти зала также вдребезги на режущие осколки якобы объединения в одну пятисотенную глотку, поющую прощание с юностью.

Нас Карпович бьет авантюрами и доносами – бац! – Никита взлетает на смычке как черт (ведьма?) на метле.

Нас карикатурят в столбцах газетные неосведомленыши – бац! – Николай ломает педаль и рвет – трах-тарарах! – пластик тактового.

Нам пеняют за то, что мы есть, но мы-то есть, потому что есть вы – бац! бац! – микрофонной стойкой с размаху по крышке рояля.

Нас боготворят кайфовальщики, потому что мы им в кайф, а этого – бац! – я не могу понять теперь, и как ни пытаюсь, не оживить в себе простоты понимания той гриппозной осенью накануне разрядки.

После химфака Валера Черкасов (о котором впереди) увязался в попутчики. По пути долго и упрямо доказывал:

– Понимаешь, это уже почти уровень, почти Европа!

– Да, я понимаю, мы живем в Европе. Но почему лишь «почти Европа»?

– Понимаешь, еще чуть-чуть, и вы прорветесь. Вот именно! Вы прорветесь, а вместе с вами и мы.

Да, я понимал – мы прорвемся. Но не понимал, почему мы прорвемся, если я стану музицировать порожней зеленой посудой и колотить железом о рояль не в припадке обиды, а заведомо стану музицировать бутылкой, и впервые, кажется, я подумал, что мы действительно куда-то прорываемся, а прорываться куда-то – это гораздо страшнее, чем просто так. Но ничего, подумал, не бывает просто так, подумал впервые и, похоже, впервые затосковал о тех таких уже давних днях, когда восторженным юношей утомлял себя в спортзале, наивно представляя суровую простоту и непреложность олимпийской стези.

Мы долго отходили после «Вечера отдыха», а потом прикинули кое-что к кое-чему и купили чехословацкий голосовой усилитель «Мьюзик-130» за шестьсот или семьсот рублей, собрали голосовую акустику из восьми качественных динамиков 4-А-32, добрали инструментального усиления до уровня «голосов», обнаружив неожиданно, что полупрофессиональная аппаратура у нас уже есть.

Склон не имел вершины, но вот она, долгожданная плоскость, где можно переночевать, разбив палатку и запалив костерок, погужеваться до поры, передохнуть и поглядеть друг на друга, поглядеть в глаза и подумать. Что дальше.

Никитка рвался в абитуриенты. Лызлов стал с ним заниматься, готовить к экзаменам по точным наукам. У Николая родилась дочь, и предстояло ему тоже как-то устраиваться, а не врать всем, будто ночами работаешь неизвестно где. У Вити Ковалева тоже росла дочь, а жена справедливо ждала спокойствия.