Самый кайф

Сержант крутил головой и ковырял в носу. Наконец наковырялся и произнес тихо так:

– Бля-бля.

Малолетки вздрогнули, а одна из них задрала юбку и вытащила из трусов мою паспортину с билетом. Мне вернули гражданство и социальное положение в обществе, а девку автоматчики схватили, бросили в „воронок“ и укатили. Мужики тоже отвалили. Я пошел к чемодану, думая, что и его свиздили. Но он уцелел. Такая история…»

Теперь историей Усова никого не поразишь, но тогда до «гримас капитализма» нам еще предстояло прожить несколько лет. Тогда казалось, что в нынешнем капитализме предприниматель будет ходить в обнимку с пролетарием и вместе с ним нюхать фиалки…

* * *

В городе Бари тепло. Идет дождь. На некоторых стенах висят афиши с рекламой нашего фестиваля. Город Бари известен лишь своей футбольной командой и мощами Николая Угодника, любимого русскими святого. Скучновато барийцам живется, без андеграундного фестиваля им никак. Мы с Джорджем должны читать доклады в первый день фестиваля, но приехали-то мы ко второму. С нами не знают что делать. В конце концов предлагают прочесть доклады в монастыре. Точнее – на лестнице бывшего монастыря перед выступлением театра «Дерево».

На каменной лестнице сидело с дюжину нетрезвых нонконформистов из нашей делегации и несколько прибившихся к ним итальянцев. Я прочел несколько бодрых страниц и даже манифест «Метод социалистического идеализма», хитроумный текст которого я здесь не стану приводить. Желал я этим методом сразить Горького, но, как выяснилось позднее, не сразил. Джордж тоже что-то такое непростое говорил. Бедная переводчица с трудом переводила наши речи, и в итоге питерские нонконформисты все заснули, сморенные вином и теорией, а итальянцы убежали.

Но итальянцы вернулись, чтобы эстетически насладиться выступлением театральной труппы «Дерево». При входе в зал, где предполагалось само представление, стали выламываться бритоголовые юноши и девушки, катались по каменным плитам. Катания и выламывания означали увертюру. После увертюры актеры ушли в зал, а итальянцы не поняли – им показалось, что представление закончилось. Итальянцы отвалили, а мы остались. В таком духе понимания-непонимания фестиваль и проходил.

Мрачные тона несколько разбавил Курехин, нашедший на окрестных пастбищах коня с конюхом, а в местном монастыре – хор монастырских девушек.

Гордые тем, что нас никто не понял, мы собирались после трапезы в ресторане отправиться в местную Ла-Скалу смотреть на «Популярную механику» итальянского разлива.

Кормили нас обильно. Официанты подходили с бутылками и спрашивали:

– Бьянко? Россо?

Присмотревшись к их манипуляциям, я предложил Джорджу:

– Ты заказывай «бьянко», а я – «россо».

– И что будет? – хмуро спросил Джордж.

– А вот увидишь.

– Может, я «россо» хочу.

– Ладно! Давай ты – «россо», я – «бьянко».

Подошел и к нам официант, задал вопросы. Мы ответили, как договорились. Официант и глазом не моргнул, поставил пред Джорджем целую бутылку «россо», а передо мной – целую бутылку «бьянко».

– И чего ты добился? – поинтересовался Джордж, когда халдей отошел.

– Как чего! Если б мы пили с тобой вино одного цвета, то получили б одну бутылку на двоих. А так – по бутылке каждому!

– Действительно, – согласился Гуницкий. – Абсурд какой-то!

В отличном настроении мы отправились в театр, при входе в который нас встретили молодые люди в ливреях с золотыми галунами и почтительно провели в партер. Театр сверкал золочеными ложами, хрусталь огромной люстры под потолком лучисто переливался. Мы с Джорджем сели где-то в первых рядах и стали смотреть, как в дыму, напущенном на сцену, появилась группа «Игры» и довольно бодро и стильно заиграла оригинальные произведения. Накануне в театре выступал Морис Бежар, и зал, конечно же, более подходил для академического искусства. Но публике музыка нравилась, так как звуки, лившиеся со сцены, все же казались более понятными, чем мрачный напряг некрореалистов и театра «Дерево».

В паузах между песнями из-за кулис доносился цокот копыт – это волновался конь Курехина.

«Игры» закончились, началась «Популярная механика». Сперва Сергей Курехин бил по клавишам рояля и ковырялся в его струнной пасти, затем в дыму появился Саша Ляпин с гитарой и стал извлекать из нее пригожие звуки. Затем они поиграли вместе. Постепенно появился хор монастырских девушек и запел. Курехин прыгал перед девушками и дирижировал. Снова Ляпин играл один. Играли Курехин с Ляпиным и пели монастырские девственницы.