Самый синий из всех

– И тебе привет, – обиженно говорит мама, но дверь все-таки закрывает.

Мысли в голове тяжелые, как вагоны старинного поезда. Хочется спать, но сон не идет. Не могу перестать думать об Андрее. И вспоминать не могу перестать. Помню, ночью, после того случая, я проснулась от голосов. Мама и папа спорили. Я хотела выйти к ним и спросить, что случилось, но тело было таким же тяжелым, как сегодня. Поэтому я могла только лежать в темноте и слушать, как они ссорятся, срываясь с шепота на крик.

– Надо показать ее психологу.

– Она просто очень эмоциональная!

– Тогда тем более надо!

– Тише ты!

– Это ненормально. Здесь что-то не так, я чувствую. Слышала, что она говорила перед тем, как… как…

– Может, тот мужчина ей что-то сказал?

– Конечно, сказал! А какой другой вариант? Что она читает мысли?!

– А может…

– Ой, да что ты несешь!

– Почему ты на меня-то кричишь?

Наутро после того дня у меня поднялась температура, начался озноб и сильный жар. Я проболела три недели, лежала в больнице, металась в бреду. Когда я наконец поправилась, родители так и не решились поднять тему психолога. Может, боялись, что мне опять станет плохо. А может, потому, что я больше не заговаривала о цветах. Все снова как будто бы стало по-прежнему, но только не я. Я изменилась. Начала прятать руки в карманах, избегать прикосновений, сторониться людей. Словом, стала такой, как сейчас.

Колючкой.

Я прерывисто вздыхаю и понимаю, что опять плачу, прямо как тогда. Внутри все разбито, разболтано, расшатано. Я подтягиваю колени к груди, обнимаю их руками, как в детстве, и закрываю глаза. А потом проваливаюсь в пустоту.

Без мыслей.

Без чувств.

Без снов.

Я открываю глаза, и в голове лампочкой вспыхивает одно-единственное имя. Андрей. А после то, что я увидела у него внутри. И то, что это значит.

В горле пересохло, но из комнаты выходить не хочется. Я сажусь лицом к стене и вытаскиваю кнопку из картинки с китом. Под ней спрятан портрет Андрея.

Я чувствую странную робость, пока рассматриваю его. Глаза, брови, губы… Родинки на знакомом лице вдруг кажутся мне головоломкой. «Обведи по точкам» и узнаешь, что спрятано. Я так и делаю. Обвожу их пальцем, но все равно не понимаю, что делать. Как ему помочь?

Я утыкаюсь лбом в прохладную стену так, что наши глаза оказываются напротив. Закрываю глаза и касаюсь губами его губ, всего на мгновение. Клятва, скрепленная поцелуем…

– Саша, – громко зовет мамин голос.

Раздаются шаги. Они приближаются, и я отскакиваю от стены за секунду до того, как распахивается дверь.

– Я же просила стучаться!

Мама закатывает глаза и строит недовольную рожицу:

– Прошу прощения, миледи. Ужин подан. – Она приседает в шутливом реверансе и, не дождавшись моего ответа, исчезает из дверного проема.

Я приподнимаю уголки губ в слабой улыбке, но где-то на донышке души остается противный осадок. Почему родители всегда игнорируют просьбы стучаться? Или право на личное пространство, как алкоголь – только после восемнадцати?

На кухне что-то с грохотом падает. Судя по металлическому звону, крышка от кастрюли. Я морщусь, прячу портрет Андрея и осторожно, стараясь не потревожить голову, опускаю ноги на пол.

– Саша-а-а! – снова зовет мама.

– Да иду я, иду!

На кухне царит праздничное настроение. Мама поет какую-то древнюю песню а-ля «золотые хиты восьмидесятых», а папа пританцовывает с Ксю на руках и безбожно фальшиво ей подпевает. На столе так много вкусностей, что глаза разбегаются!

– Что празднуем? – хрипло спрашиваю я, втискиваясь в свой любимый угол.

Папины плечи напрягаются при звуке моего голоса, а мама обрывает свою арию на середине строки и радостно восклицает:

– Сюрприз!

Она раскладывает по тарелкам картофельное пюре и, забрав у папы Ксю, усаживает ее на детский стульчик. Затем садится напротив папы и берет его за руку, сплетая пальцы. Она сияет. Папа избегает моего взгляда. Впрочем, я тоже стараюсь на него не смотреть.

– Всем приятного аппетита, – говорит мама и тут же выпаливает: – Мы едем в отпуск!

Я замираю, не донеся ложку до рта. Что? Какой еще отпуск?

– В ноябре, сразу на две недели! Одна выпадает на твои каникулы, а вторую придется пропустить. Но ничего! Уверена, ты прекрасно нагонишь потом. Ты же у меня такая умница. И папа уже взял отпуск. Боже, я шесть лет нигде не была!

Она смеется и едва не хлопает в ладоши.

Папа молча ест, но, кажется, с трудом сдерживает улыбку.

– А со мной, я так понимаю, вы не удосужились ничего обсудить? – напряженно спрашиваю я.

Мама недоуменно пожимает плечами и накладывает себе салат. Она и в мою тарелку его добавляет. Как обычно, не спрашивая.

– Что тут обсуждать? Мы едем в отпуск, наконец-то отдохнем всей семьей. Тебе тоже море пойдет на пользу.

– Но у меня же могут быть свои планы, – начинаю закипать я.

Она и вправду не понимает!

– Что ты такое говоришь? Какие планы у тебя могут быть?

Я сжимаю и разжимаю кулаки, пытаюсь хоть как-то успокоиться, но внутри все бурлит. Искры раздражения бегут по венам-проводам и зажигают щеки сердитым румянцем.

Мама поджимает губы, явно недовольная тем, что я испортила ей веселье, а папа вежливо уточняет:

– А какие у тебя планы?