Сан-Блас. Избранное

— Да он расползается совсем, этот плащ!.. И цвет неподходящий.

— Цвет!.. Цвет — пустяки, — и перекрасить можно…

— Батюшка! сделайте милость — не откажите мне, — я вас уже очень не скоро попрошу о чем-нибудь.

— Не умел ты слушаться меня, милый мой, — помнишь, как отговаривал я тебя от военной службы?.. Донашивал бы ты теперь моего отца, а твоего деда, сюртуки и на твой век хватило б их, а так что они — мертвый капитал! Молодость! Думать не умеете!.. Однако я, как нежный и заботливый отец, дарю тебе… широкий, целый суконный плащ!..

— Оставим это лучше, батюшка!

— Оставим, оставим, друг мой!.. Тебе ведь некогда, — ты спешишь… При другом свидании поговорим. Обед не скоро, так что — прощай!.. Засвидетельствуй мое почтение полковнику и поблагодари за производство.

— Но не могу же я возвратиться без денег, батюшка!.. Не должен ли вам кто-нибудь?.. Позвольте мне получить…

— Вот и прекрасно! У меня как раз есть вексель на триста мильрейсов, а с процентами наберется и требуемая сумма, потому что уже лет двадцать, как он просрочен.

— И вы до сих пор не представляли ко взысканию?..

— Из сострадания, мой друг!.. Должник уверял, что у него есть моя расписка об уплате, а потому я боялся причинить себе процессом новые убытки… Потом он умер, имущества после него не осталось, и я, из человеколюбия, покамест это дело отложил… Изволь, возьми этот вексель и получай деньги!.. Теперь прощай!..

— Нет, батюшка, на это я согласиться не могу, а вот не позволите ли вы мне занять?..

— Занять! — с неподдельным ужасом завопил старикашка; но вдруг остановился, точно соображая что-то, и совсем другим тоном продолжал. — Занять? Скажи мне откровенно, сколько тебе нужно на отличную экипировку?.. Рассчитывай так, чтобы урезывать не приходилось.

— Приличная обмундировка и все остальное потребует, я думаю, тысячи полторы.

— Смотри, чтобы не оказалось мало, — ты меня не разоришь.

— Если уж вы так добры, батюшка, то я попрошу две тысячи.

— Хорошо! Можешь занять четыре тысячи.

— На ваше имя, батюшка?..

— Нет, на свое. Занятые деньги мы разделим пополам. Ты обмундируешься, а я, получив мою часть, напечатаю в рио-жанейрских газетах, — на твой счет, разумеется, — что ты отдельной части в моей фазенде не имеешь и потому твой долг — не долг…

Но тут уж Карлос не выдержал, — пожал плечами, молча поклонился отцу и направился к выходу… Я, разумеется, последовал за ним.

Выйдя уже за калитку, наткнулись мы на того же Себастьяо; он сидел у порога и сшивал нитками старый женский башмак, готовя себе, по-видимому, обувь на дождливое время года.

— Скажи пожалуйста, старик, — обратился к нему мой приятель, — неужели отец так-таки и не изменился за это время?..

— К худшему разве, сударь!.. Он ведь теперь сам себя назначил управляющим; платит себе в год сто мильрейсов, а весь доход отдает под проценты. Когда доход больше обыкновенного, он подарки себе делает: сапоги новые, шляпу или платок, а когда что упустит — из жалованья вычитает; за маленькие ж вины оставляет себя без обеда, отнимает сапоги и заставляет себя босиком ходить… Тяжело, сударь!.. Очень тяжело!..

Тем же путем вернулись мы и в Монтевидео.

Вот вам и вся история моего знакомства с бразильским графом, графом де Пирасикаба!

Однако, что это?.. Как будто бы приехали?.. Да! Ну-с, señor caballero, будем слезать с этого кресла пыток… А ведь тоже бразильского происхождения!.. Страна, доложу я вам!

ЦВЕТОК РАФФЛЕЗИИ

I.

Если бы хоть один случайный прохожий оказался в это утро на дороге в Арекипу, то он, несомненно, услышал бы отчетливый и резкий стук подкованных копыт по каменистой почве. Это дало бы ему возможность заключить, что в город едет не простой пастух-вакеро, как можно было бы подумать по доносившемуся из-за поворота пению, а настоящий кавальеро на лошади, привыкшей к мощеным улицам города.

Но прохожего не оказалось, и только темно-зеленый кактус мог наблюдать за одиноким путешественником, появившимся из-за скалистого выступа и видным теперь с ног до головы. Прохожий, которого, как я уже сказал, нигде поблизости не оказалось, наверное решил бы, что это иностранец, так как его высокую и стройную фигуру облекал безукоризненно точный во всех подробностях костюм местного асиендадо, т. е. такой костюм, которого бы не надел ни один человек, сознающий, что никто не ошибется в определении его национальности и общественного положения…

Но эта гипотеза неминуемо перешла бы в самую положительную уверенность, если бы отсутствующий прохожий услышал песню, которую довольно сносным тенором выводил наш незнакомец:

Amice! allegre magnánimo е bevimmo,Nfin che n'ce stace noglio a lucerna:Chi sa s'a l'autro munno n'ce vedimmo?Chi sa s'a l'autro munno n'ce taverna?..[29]

— Italiano! — решил бы наблюдатель, и проезжий утратил бы для него всякий интерес.