Санаторий

Варгин положил трубку. Он посмотрел на часы. Разговор длился не более сорока пяти секунд. Следовательно, засечь звонившего невозможно. Все же, господа, без современной техники тоже далеко не уедешь, подумал он и спокойно посмотрел на Глоба. Варгин прекрасно понимал проблему, мучившую Глоба. Если Варгин узнал хоть что-то существенное, то выпускать его ни в коем случае нельзя. Убирать же Варгина так, на всякий случай, неразумно. Пришлют другого, еще более опасного. Идеальным был бы вариант глупого Варгина, Варгина-простачка. Вернется такой доверчивый ягненок на Землю, успокоит там всех, глядишь, и закроют вопрос. И теперь самая главная проблема Глоба состояла в том, чтобы выяснить, кто же перед ним: ягненок или будущий труп. Варгин считал первейшим своим долгом помочь министру разобраться в столь важном деле. Он не торопил события и начал с рукописи.

— Где же рукопись?

— Пожалуйста, — Глоб протянул Варгину шершавую картонную папку с надписью “Дело №…” и добавил: — Конечно, здесь копия. Я надеюсь, копии достаточно?

Варгин молча взял папку. Не дождавшись ответа, Глоб, то ли спрашивая, то ли утверждая, сказал:

— Значит, улетаете.

— Значит, улетаю, — подтвердил Варгин. — Если, конечно, опять расписание не изменили.

Министр ухмыльнулся.

— Нет, нет. Полный порядок, — успокоил Глоб. — Так где же вас так угораздило?

— В стольном граде Санаториуме. Совсем ваш город к дождю не приспособлен.

— Увы, это так. Для нас дождичек — все равно что для вас землетрясение. Никто, так сказать, не застрахован. Знаете ли, вспоминаю дождик позапрошлого года. Вот это был катаклизм. Три дня лил как из ведра. Страшно вспомнить. Потоп, паника, давка. Все службы — в ружье, то есть в переносном, конечно, смысле. Подземные реки вспять пошли, канализация перешла в инвертируемый режим, отдыхающие из окон выбрасывались прямо-таки на асфальт. Пять тысяч самоубийств в день. Я уж не говорю о травмах, переломах, вывихах на скользких тротуарах.

Варгин покачал сочувственно головой. Министр вдруг спросил:

— Значит, и вы поскользнулись?

— Да, именно поскользнулся, даже стыдно, — честно признался Варгин.

— Поскользнулись — и в глину, — подсказал министр.

— В глину, — осторожно подтвердил Варгин.

— Ах, право, в самом деле, что я привязался к вам с этой грязью? Будто нам больше не о чем поговорить, кроме как о розовой глине. Свидимся ли еще, неизвестно. Я ведь даже к вам привык. Вот не часто мы с вами виделись, а все хожу, думаю, где он, Варгин, неугомонная душа, земной человек? Честно скажу, надоели мне эти рожи унианистские. Долдонят себе чушь всякую, поговорить по-человечески не с кем, все так и носишь в себе. Да, а что делать? Пойди скажи кому-нибудь о своих сомнениях, печалях, горестях — в глаза смеяться будут, по плечу хлопать начнут и тут же продадут тебя ни за грош ни за копейку, за глаза ренегатом назовут, да еще и телегу начирикают. Смешные они, я же сам эти телеги и читаю. Смешные, но мерзкие. Обидно даже, что такое доброе дело с такой сволочью поднимать приходится. Не все, конечно, сволочи, но многие. Вот взять хотя бы поэта нашего незабвенного, Пэтри Пасху. Вы, наверное, Игорь Михайлович, уж позабыли про него.

Варгин действительно не сразу вспомнил, о ком речь.

— Ну как же, помните, на ужине у президента: “Пускай Вселенная корчится, скрипя суставами на вираже…” Вот этот поэт на самом деле не поэт, а писатель. У него на два стишка пять анонимок приходится. Причем, заметьте, собрание сочинений к изданию готовит в шести томах. Плодовит, собака. Не дай бог такому на перо попасть, так высветит — себя не узнаете. Вы простите меня, что я к вам в жилетку.

Варгин пожал плечами, не совсем понимая, куда клонит министр. Тот продолжал:

— Вот, предположим, понравилась вам женщина. Мысленно, конечно, предположим. Казалось бы, смешной трудности дело, чего проще, живи, как умеешь. Ну какие, скажите, здесь проблемы с окружающей средой? Кому какое, спрашивается, дело до твоих привязанностей? Так нет же, эта мерзкая окружающая среда начинает так тебя окружать, что просто не продохнуть от нее. Дело усугубляется, к несчастью, тем, что женщина эта, предположим, некто К., вовсе не такая простая штучка, как вам на первый взгляд представлялось. К тому же надо добавить разные отягчающие обстоятельства, как-то: служебный долг, государственный долг, долг чести, да еще бог знает, какой долг. Все это начинает интерферировать самым неприличным образом, создавая впечатление какой-то феерической борьбы. В результате дело кончается самым что ни на есть скучным и банальным образом, то есть, конкретно, письмом в соответствующие инстанции с неразборчивой подписью в конце. — Министр сделал многозначительную мину, которая, впрочем, ничего не объясняла. Он продолжал: — Но все это, конечно, совершеннейшие фантазии, дорогой Игорь Михайлович. Нам бояться нечего, нам и скрывать нечего. Подумаешь, бумага…

— Выражайтесь, пожалуйста, конкретнее, потому что я ничего не понимаю, — попросил Варгин.