Санаторий

— Они тут все слепые, — Иона кивнул на труп енота, валявшийся неподалёку. Из оскаленной пасти с мелкими зубами вывалился обрубок языка, будто откушенного в предсмертной агонии. Остекленевшие глаза были затянуты белой плёнкой.

Подтянулись остальные, собрались в круг. Чиполлино присел на корточки возле мёртвого енота и, развесив мясистые губы, что-то бормоча, созерцал его и гладил пальцами грязную свалявшуюся шерсть, сбивал с неё снежную корку.

— Слепая лиса, слепой енот, слепые вороны… — Ездра перевёл взгляд на психолога. — Как сие объясняет наука?

Женщина пожала плечами и зябко поёжилась под едким взглядом Кундри.

— Это проявление каких-то подспудных страхов спящего, — сказала она не слишком-то уверенно. — Или скрытых комплексов. Или это его излюбленные символы. В любом случае, психика его… нездорова.

— Что за излюбленные символы? — спросила Кундри.

— Ну, понимаете… как бы вам это объяснить… У каждого человека есть своя система символического обозначения. Например, для одного символ любви — это цветок, поставленный в пустую бутылку, в которой нет воды. Таков его опыт любовных отношений или такова эмоциональная окраска, образ, порождаемый в его сознании словом «любовь». При этом совсем необязательно, чтобы в его жизни был опыт несчастной любви, просто он так видит, чувствует, представляет, он смиряется с тем, что любовь преходяща. Для кого-то символ, скажем, тоски и безнадежности — догорающая свеча, а для кого-то — старая мельница со сломанными крыльями. Смертельную болезнь может символизировать запах старого белья, хранящегося в бельевом шкафу годами, а беспочвенный страх — слепой енот. В общем, это трудно объяснить, всё это глубоко индивидуально и бесконечно вариативно.

— Значит, это дохлятина — символ его страха? — не отставала Кундри.

— Не обязательно. Я просто привела пример. Добавлю, что стремление к культивированию подобных символов особенно свойственно индивидам с самыми разными типами деградации личности…

Её взгляд скользнул по Чиполлино. Тот улыбался и подставлял открытый рот под падающую с неба крупу, потом возвращался к забаве с дохлым енотом.

— И чем глубже деградация, тем причудливей эти символы и тем их больше, — добавила психологиня. — Возможно, если разобраться в этой символике, мы смогли бы понять, кто из вас спящий.

— И? — подняла бровь Кундри. — Поймём, и что мы сделаем?

Психолог снова пожала плечами.

— Я знаю, чего не сделаю, — сказала она. — А что сделаю — не знаю. Это зависит от того, кто из вас спит.

— А спящий знает, что он спящий? — спросил Иона.

— Нет, конечно, — ответила она. — Он точно так же воспринимает всё происходящее как реальность. Вы ведь, когда спите, не осознаёте, что спите.

— Бред, бред, бред, — зло прошипела Кундри. — Какая лажа! Только не говорите, — повернулась она к Ионе и Ездре, — только не говорите мне, что вы верите во всю эту туфту. Ясно, что её, — гневный тык пальцем в психологиню, — подослал Сам, чтобы она запудрила нам мозги, ширнула нас этой своей гадостью и привела обратно, как бычков на верёвочке.

— Сложно, — улыбнулся Ездра. — Слишком это всё сложно, вот что плохо. За каким Самому морочиться такими финтами, скажи мне де́вица, если он может просто отправить по нашему следу десяток санитаров?

— Так значит, ты ей веришь Ездра? — опешила, кажется, Кундри.

Ездра пожал плечами, пожевал губами, молча обежал взглядом лица присутствующих.

— Хрен его знает, — неопределённо буркнул он. — Один умник сказал: сомневайся во всём, но больше всего в том, во что очень хочется поверить.

— Кто такой Сам, которого я видел, но которого не существует? — спросил Иона, глядя психологине в глаза. — Как его зовут на самом деле?

Она ответила недоуменным взглядом, пожатием плеч.

— Самсон, — изрёк вдруг Чиполлино.

Все повернулись к нему. Прежде чем психологиня тоже перевела взгляд с Ионы на Чипа, он заметил в этом взгляде… нет он не смог бы определить значение этого выражения — того неопределимого, что мелькнуло в её глазах лишь на долю мгновения.

— Чего? — произнёс Ездра. — Какой Самсон? Который древний еврей?

— Наверное, Чип хочет сказать, что Сам — это сон, — сказала психолог. — Сам — сон.

— А не слишком сложно для дурака? — вставила Кундри.

— Самсон, — кивнул Чиполлино, и улыбка его стала ещё шире. — Самсон.

Он сложил руку в кулак, оттопырил большой палец и мизинец, поднёс к уху.

— Самсон.

— Наверное, он имеет в виду «Самсунг», — предположила психологиня. — Телефон. Видите, как он сделал руку?

— А при чём тут «Самсунг»? — покосилась на неё Кундри.

— Откуда я знаю.

— Ты же психолог, — не приняла Кундри ответ. — Вот и объясни.

— Ты же психолог… — раздумчиво повторил Ездра слова Кундри. — Ты, девка, наверное занималась Чипом, а? По спецификации-то своей?

— Да, — неуверенно ответила психологиня.

— Ну вот, ну вот, — радостно кивнул Ездра. — Вот ты и расскажи нам всю, так сказать, Чиполлинову подноготную. Чего он хочет нам сказать про Самсунг? Или, это, про Самсона? Какие такие травмирующие воспоминания кишат в его больной головушке? А мы послушаем.