Сандрийон

— Вы смеетесь, господа, меж тем дело куда как серьезно, — сказал Анри д\'Антраг. — Я хорошо знаю Армана, и он действительно принадлежит к тем людям, что способны испортить себе жизнь и карьеру из-за озорных глаз и стройных ножек сельской потаскушки.

— Так поедем же и спасем его! — вскричал с военной прямотой и решительностью шевалье де Монбаре, успевший более других воздать должное дарам Бахуса. — Мы, все вместе, — поедем в ближайшие же дни и вырвем Армана из лап деревенской Цирцеи. А если она и в самом деле столь хороша, то… — он выдержал многозначительную паузу, давая понять, что не одни новоиспеченные аббаты способны оценить красоту цветов, выросших в лесной глуши.

К тому времени подали уже третью перемену блюд, и выпито было немало, дом графа д\'Антраг всегда славился винным погребом, — идею шевалье тут же бурно поддержали все участники обеда. Сам граф, впрочем, не сомневался — когда дойдет до дела, у каждого найдутся весомые причины для отказа, и отправиться в Турень придется в одиночестве… Эмманюэль-Луи-Анри де Лоне, граф д\'Антраг, напротив, всегда доводил задуманное до конца. И слыл в своем кругу весьма увлекающимся человеком: чего стоила одна лишь его дружба с братьями Монгольфье и полеты на их детище, на воздушном шаре, — вызывавшие у знакомых графа восторг и боязливое восхищение, но отнюдь не желание совершить такой же подвиг…

— Отчего Арман вообще избрал духовное сословие? — негромко спросил маркиз де Шатлю у хозяина дома. — Совсем не в его характере, насколько я успел узнать этого молодого человека.

Маркиз был как минимум на два десятка лет старше любого из собравшейся компании. И всех здесь именовал «молодыми людьми», о себе же и своих ровесниках выражался: «мы, старики…»

Д\'Антраг ответил машинально, продолжая размышлять об одном пассаже из письма друга:

— Дело в том, что семья Армана — давно, со времен Анри Четвертого — пользуется одной восьмой частью доходов аббатства Жанлис, что даже сейчас составляет весьма неплохую сумму, смею вас уверить. Но бенефиция сия осуществляется лишь при условии: один из членов семейства носит сутану священника. И вот, после смерти одного престарелого родственника, вместо шевалье Армана де Леру на свет семь месяцев назад появился аббат Леру.

— Значит, о браке с этой самой Сандрийон речь идти не может, — заметил маркиз с крайне глубокомысленным видом. Он вообще обладал даром изрекать прописные истины так, словно они являлись плодом его собственных глубоких размышлений.

— В том-то и дело, что Арман способен сотворить большую глупость…

О тревожных симптомах, замеченных им в самом конце письма, граф ничего не сказал. Позже, когда гости разъехались, вновь достал из кармана письмо Армана де Леру, перечитал предпоследний абзац:

«Очень многое в нашей жизни, любезный друг, соседствует со своей противоположностью: день и ночь, аверс и реверс монеты, умница Неккер и тупой бездарь Калонн. Не стала исключением и Сандрийон, — насколько ее, без преувеличения, можно считать ангелом во плоти, настолько же напоминает демона ее крестная — тетушка Имельда. Ты знаешь, милейший Анри, как скептично я всегда относился к диким предрассудкам минувших веков, но сейчас пишу тебе без тени сомнения: старуха Имельда — НАСТОЯЩАЯ ВЕДЬМА…»

Последние слова были написаны заглавными буквами и дважды подчеркнуты.

* * *

К удивлению графа д\'Антраг, один из собутыльников — де Бриссак — без шуток воспринял идею поехать в Турень и спасти аббата Леру от вскружившей ему голову сельской обольстительницы.

Причины столь серьезного отношения к застольному, шампанским подогретому разговору выяснились достаточно быстро. Выехали на следующий день, в половине первого пополудни, в карете графа, — и лишь после двух часов пути Бриссак перестал настороженно оглядываться.

— Кредиторы? — догадался д\'Антраг после очередного тревожного взгляда, брошенного спутником назад.

Бриссак понуро кивнул. И добавил немного спустя:

— Не только они… Муж моей Жанны-Арманды — редкостная скотина, разбогатевшая на подрядах Пари-Дюверне и купившая баронский титул. Ревнив, как мужлан, и вопросы чести решает мужицкими способами… Впрочем, и слово «честь», и обозначаемое им понятие для него не существуют…

Как оказалось, ревнивый муж оповестил обитателей парижского дна, что заплатит тысячу ливров за каждую сломанную конечность лейтенанта де Бриссака. И триста ливров за каждое сломанное ребро. Хотя к столь возмутительному объявлению прилагалось подробное описание внешности лейтенанта, уже пострадали двое или трое безвинных, на свое несчастье имевших с ним внешнее сходство…