Сандро Боттичелли

Но искры огня, зажженного человеком, превратившим крест в почти смертоносное оружие, рано или поздно могли захватить и его — более тонко чувствительного, чем другие, и поневоле заставить если не плыть в фарватере савонароловских «эсхатологических» идей, то отчаянно им сопротивляться. И это была одна из главных тревог, смущавших недавно еще ясный источник боттичеллиевской живописи. Беспокойный и вечно сомневающийся дух живописца метался в те дни от Христа к Юпитеру, почти разрывался между Венерой и Марией, которым неизменно щедрый художник заранее подарил, как сестрам, одно лицо.

Савонарола и Медичи

Глубокий конфликт назревал в духовной жизни Флоренции, неизбежный жестокий кризис. Утонченная буржуазная культура флорентинских гуманистов была какою угодно, только не узкобуржуазной, ибо в борьбе с остатками феодализма действовала как бы от лица всего угнетенного им человечества. Но даже самое высокое торжество этой культуры не уничтожило общих противоречий между эксплуататорами и эксплуатируемыми, хуже того, еще обострило этот извечный антагонизм.

Оттого ставший рупором бунта и чаяний угнетенных народных низов воинствующий монах часто, увлекаясь, в пылу борьбы выплескивает вместе с водой и ребенка, обрушиваясь без разбору на всю новейшую культуру. В его обвинениях находил себе выражение назревший конфликт между возрождаемой античностью и христианством, между требованиями христианской морали, которыми флорентинские эстеты изрядно пренебрегали, пламенным сочувствием беднякам и тем, что проповедник считает излишнею роскошью — Vanitas vanitatum, а следовательно, развратом.

Поэтому движение, возглавленное фра Джироламо, оказалось направленным не только против олигархии буржуа, но и против новой культуры и искусства, созданных молодой буржуазией. Так самая передовая позиция в политике самым парадоксальным образом сочеталась почти с мракобесием в культурном вопросе. В полном согласии с обратным парадоксом Лоренцо Медичи, чья политическая реакционность была неразрывно связана с культурностью самой передовой.

«И случилось с Лоренцо как с фараоном, которому собственная дочь воспитала Моисея, — резюмирует Макиавелли. — Он призрел того, кто потом ниспроверг его». Подобно мудрому цинику демону Астароте в «Морганте» Пульчи, Медичи верил в относительную доброкачественность всех существующих на земле религий, как подобает истинному теисту в философии. Чуждый нетерпимости догматизма, в широте своих взглядов доходивший порою до полной беспринципности, Великолепный тем не менее не мог не ценить в Савонароле наличие стойких качеств той убежденности, которыми сам он не обладал. Ибо Лоренцо Медичи уважал всякую незаурядность.

Поэтому он был искренне огорчен враждебными выпадами упрямого феррарца: «Вы видите: чужеземец пришел в мой дом и не удостаивает меня даже своим посещением». По-прежнему тонко дипломатичный, пытается Медичи осторожно нащупать пути контакта, могущего усмирить Савонаролу. Оттого-то со дня избрания нового настоятеля правитель Флоренции зачастил в савонароловский монастырь, где, благосклонно и благонравно выслушав мессу, как бы невзначай, с привычным кокетством уподобляясь обычному прихожанину, у всех на виду прогуливался по монастырскому саду. Но Савонарола, наблюдая все эти маневры, только презрительно фыркал: «Если он меня не ищет, оставьте его ходить в свое удовольствие» — и в свою очередь демонстративно не замечал Великолепного.

Тогда Лоренцо, еще не теряя надежды приручить этого дикаря, принимается посылать в возглавляемый им Сан Марко богатые вклады. На этот новый лукаво-обходной маневр доминиканец отрезал, что добрая собака не перестает лаять, охраняя хозяйское добро, какую бы жирную кость ей ни бросали чужие. Лоренцо, однако, «яко премудрый змий», не переставал тревожить его слишком чуткую совесть, подвергая ее множеству лукавых искушений. И терпение проповедника лопнуло, когда в один прекрасный день он обнаружил в монастырской кружке для милостыни несколько золотых монет. Тотчас велит немедленно отослать их «Добрым мужам св. Мартина» для раздачи нищим. На нужды обители, заявил он, вполне достаточно меди и серебра. Все тонкое искусство обольщения, которым в совершенстве владел Лоренцо, не оказывало ни малейшего действия на человека, сознательно отринувшего от себя все мирские соблазны.