Санджар Непобедимый

— Я вижу перед собой красивый город, который построит советский народ в изумительной долине Варзоб–Дарьи, — продолжал Кошуба. — Я уверен, что город, который будет здесь создан, превзойдет красотой многие города нашей страны. И вы, товарищи, сделаете все, чтобы этого добиться. Добиться, чтобы здесь вырос город, достойный эпохи социализма. Вы приехали сюда не отдыхать, как кто–то сейчас сказал, а работать, и как еще работать! То, что вы видели в пути, все пустяки; то были цветики, а ягодки впереди. И труды и, быть может, смертельная опасность ждут каждого из вас. — Вот вы, Николай Николаевич, — Кошуба обернулся к доктору, — молодой врач. Таких молодых врачей в Ленинграде сотни. Извините, но опыта у вас нет, навыков нет. Правда?

— Правда, — неуверенно буркнул Николай Николаевич. Он не понимал, куда клонит командир.

— Так вот, в Ленинграде, Москве, Туле, Ташкенте — сотни врачей, а здесь, в Дюшамбе и на пятьсот километров кругом, Николай Николаевич будет первым и едва ли не единственным врачом. С сотворения мира здесь не бывал никто из медиков, если не считать колдунов, габибов и прочих знахарей–шарлатанов, темных, невежественных. Зато было и есть неисчислимое количество болезней и больных. Можно ли думать об отдыхе врачу, когда здесь умирают дети от такой неопасной, по сути, болезни, как сухая экзема? Когда никем не леченная чесотка вконец изнуряет больных, лишает их работоспособности, превращает в инвалидов. И вот вы, Саодат, — и он быстро повернулся в седле к молодой женщине. — Вы выбрали тяжелый путь. Мне только вчера пришлось услышать в чайхане многозначительную фразу: «Одежда куцая, волосы на голове коротко острижены, руки голые, женщина занимает место мужчины. Приближается день страшного суда». Говорил так единственный грамотей кишлака, ныне назначенный учителем только что открытой новой школы. А что творится в горных и степных кишлаках, где и таких грамотеев нет?

Глаза Саодат потемнели, губы сжались. Она упрямо тряхнула косами. Весь ее вид говорил: «Не смотрите, что я слаба и нежна на вид. Я знаю, на что иду».

Снова закурив, Кошуба смущенно улыбнулся.

— Получилось вроде поучения. Вот вы, Джалалов. Вы — огонь. У вас душа горит, а руки тянутся к самому горячему делу. Вы — бухарец, Джалалов, а будете работать среди горных таджиков, и вам будет очень трудно первое время, потому что эмиры бухарские много столетий тиранили и угнетали горцев. Но я уверен, что это вас не остановит. Подымите выше голову, друг, и пусть не пугают вас дела. А сколько их! Тут и политработа, и организация трудового дехканства, и укрепление местных исполкомов, и помощь разоренному басмачеством населению, и создание честной, проверенной милиции, и наделение землей безземельных, и семенная ссуда, и восстановление арыков, и, боже мой, сколько всякой работенки. Знаю, что вы, как в узбекской сказке… Забыл ее название… так там говорится: «Пусть зубы шакала вонзятся в мое сердце, пусть летучая мышь вцепится в мои волосы, пусть змея железными кольцами обовьется вокруг шеи, пусть стрела пронзит грудь, пусть тело мое покроется язвами, но с прямого пути я не сойду». Пусть клятва эта будет моим напутствием, друзья.

Возгласы удивления послышались кругом.

— Почему напутствием?

— Разве вы не с нами?

— В чем дело?

Из–под свода крытой арбы высунулась, вся в бинтах, голова. Медведь искал одним оставшимся глазом Кошубу. Командир встрепенулся.

— Ой, ой! Товарищ, Медведь, — сказал он ласково, — марш обратно. Вам надо лежать и лежать. Отдохнете, полечитесь, и вас доставят обратно в Ташкент.

— В Ташкент?

— Да, вам не повезло. И в таком пекле вам нечего делать.

— Ну, нет, — весело заговорил Медведь. — Вот уже на этот раз вы ошибаетесь, извините старика. Меня отсюда теперь не выманите. Когда я ехал сюда, я воображал, как подобает ученому, вышивочки да орнаментики изучать… Оказывается, совсем не так. Нет, спасибо покойнику Кудрат–бию за науку. Я знаю таджикский язык, я имею образование, и мне найдется здесь работа…

— Но… — начал было Кошуба.

— Я здесь останусь и, надеюсь, от того, что я помогу, например, делу народного образования, моя наука не пострадает.

Ученый исчез за пологом арбы.

— Ну, кажется, я заговорился с вами, прощайте, — глухо сказал Кошуба.

Снова прозвучал хор голосов.

— Почему же?

— Ведь Дюшамбе рядом?..

…Кошуба молча спрыгнул с лошади и подошел к арбе, где сидела Саодат. Лицо ее было очень грустно. Она наклонилась и протянула свою тоненькую белую руку Кошубе. Оба они молчали. Глаза Саодат были опущены и взгляд ее скрыт длинными ресницами. Кошуба был смущен и разглядывал пальчики, задержавшиеся в его темной ладони.

— Смотрите, — сказал сдавленным голосом Николай Николаевич, — как высоко парит орел!

Все, жмурясь от лучей поднимающегося солнца начали выискивать в небесной синеве орла…

Топот коня заставил всех обернуться. Саодат уже спряталась под навесом арбы.

Всадник скакал галопом по тропинке вдоль вереницы арб…

XV

Ниязбек долго не слезал с коня. Сохраняя непринужденный вид, он несколько раз проехал мимо разбросанных на склонах одинокого степного холма строений.