Сансара. Оборот третий. Яйца Нимиры

— Сложный вопрос. Просчитать невозможно, можно только попробовать. Теоретически, сейчас твоя наиболее вероятная линия судьбы обрывается максимум через сутки, это — кредит, которым ты располагаешь. Но если заказ будет оплачен, то линия судьбы должна удлиниться. На сколько — вопрос. У меня нет оборудования и полномочий, чтобы это отслеживать. Ситуация непростая.

— Костя, ты что задумал? — спросила Диана.

— То и задумал. Расписываем на троих и валим отсюда через десять дней максимум.

— Нет! — рявкнула Диана.

— Чего — «нет»? — разозлился уже я. — Если оплата не пройдёт — ладно, хрен с ним, поняли-отстали. А если пройдёт — ну, лягу под нож печальным и с мыслями о смерти, делов-то. Потом с Фионой нажрёмся, и всё как рукой снимет.

— Я готов спасать Костю! — влетела в комнату Фиона, оттолкнув Кристиана. Волшебное слово «нажрёмся» услышала, не иначе.

— Диана? — осведомился голос Шарля из браслета.

Диана вздохнула и пожала плечами:

— Ненавижу чувствовать, что меня втягивают в какую-то аферу. Обычно я сама всех втягиваю… Ладно, хрен с ним. Давай, делим на троих.

— Отлично, — сказал Шарль. — Это обойдётся примерно в сто девяносто семь часов каждому из вас. Кристиан — сорок восемь. Все готовы?

— Да, капитан, — простонал я.

— Я — не капитан, — сухо сказал Шарль. — Я всего лишь…

— Готовы! — рявкнула на браслет Диана. — Давай уже!

Несколько секунд было тихо. Я лежал, Кристиан, сложив на груди руки, стоял, прислонившись к стене. Диана и Фиона стояли рядом, между двумя кроватями.

— Есть! — обрадовался Шарль. — Получилось! Я немного разбросал сумму, Косте с Фионой пришлось заплатить побольше, чтобы сбалансировать расходы на машину и гостиницу. Впредь старайтесь распределять расходы поровну…

Шарль ещё что-то говорил, но я вдруг перестал его понимать. Как будто внутри меня ветер пронёсся. Желудок сжался, спина разразилась новым приступом боли, в глазах потемнело, мир куда-то закружился…

* * *

— С пробуждением.

Я открыл глаза и увидел штатив с капельницей. Потом — непонятную хрень, рядом с ней — хрень неведомую и ещё какую-то хреновину. А за этим всем стоял Кристиан в белом халате и тщательно протирал руки, обтянутые белыми резиновыми перчатками. В воздухе резко пахло спиртом. Почему-то я сразу подумал о Фионе…

— М? — выдавил я.

— Напрасно ты проснулся. Сейчас всё равно наркоз поставлю. Но зато когда откроешь глаза в следующий раз, будешь на пути к выздоровлению, а не к смерти.

Я лежал на животе, судя по ощущениями — голый. Двигаться не мог. А рядом — мужик. Очень хреновая ситуация. Может, всё-таки сон, а?

— Диана, — простонал я. — Где?

— Ассистенты без образования мне тут ни к чему, — сказал Кристиан. — Диана будет твоей сиделкой на всём протяжении периода реабилитации. Поверь, вы ещё успеете захотеть убить друг друга. Итак… Твоё последнее слово?

Он, кажется, шутил. Но мне ни разу смешно не было. Кристиан положил руку на капельницу и открыл какой-то краник.

— Са-а-акура, — сказал я, чувствуя, что мир как-то гаснет.

— Что, прости?

— Зака-а-ат…

— А, ясно. Сладких снов.

И, прежде чем я опять отключился, Кристиан прижал к моему лицу чёрный, резко пахнущий намордник.

Глава 35

На фоне ярко-красного заходящего солнца, напоминающего японский флаг, передо мной танцевала стриптиз сакура. Она прыгала и извивалась вокруг шеста, и от каждого движения с неё осыпались нежные лепестки. А я, в крайнем возбуждении, хлопал в ладоши и кричал: «Давай-давай, детка!».

Вдруг сакура остановилась и, закурив сигарету, внимательно на меня посмотрела.

— Диана? — спросил я с замиранием сердца.

— Да, — сказала сакура мужским голосом. — А у тебя пхакхинтоска есть?

— На корабле осталась, — пожаловался я.

— Плохо без пхакхинтоски. Держи пхакхинтоску.

Сакура протянула мне дымящуюся сигарету. Я взял её и, поклонившись, сказал:

— Аригато!

Сакура молча запрыгнула на столб и начала кружиться под песню:

Не ведьма, не колдуньяКо мне явилась в домНе в пору полнолунья,А летним ясным днём…

Я затянулся сигаретой и начал кашлять. Кашлял всё сильнее и сильнее, на глазах выступили слёзы. Я вдруг понял, что не могу вдохнуть. Кашель сразу унялся, осталась только мерзкая пхакхинтоска во рту. Она как будто увеличилась, стала твёрдой, зубы без толку скребли по ней. Я хватал воздух ртом, но не мог протолкнуть его внутрь, в лёгкие. Вот тут я познал, что такое паника. Когда нечто такое, что всегда было само собой разумеющимся, вдруг перестаёт получаться, и это тебе не какая-нибудь сраная импотенция, как у Амадея — неприятно, конечно, но жить-то, блин, можно! — а дыхание!

Может, задницей дышать попробовать, как тот ёжик, а? Я ж не на пеньке сижу, а на животе валяюсь. Должно получиться! Просто обяза…

— Тихо-тихо, без паники, — произнёс спокойный голос Кристиана, и его руки вытащили пхакхинтоску из моего рта. — Не дёргайся, береги спину.

— А! — заорал я, вдохнув. — Ты! Я… О-о-о…

— Нет, ну что ты. Ничего такого не было, я просто работал, — усмехнулся Кристиан.