Сапфировый альбатрос

Из-за всех этих дел и обстоятельств Мишель выучился до крайности красиво грустить, обучившись этому делу у барона Байрона. Ужасно теперь знаменитый и зажиточный, Мишель сделался до крайности томным и пересыщенным, как будто какой-нибудь бывший лишний человек. Встречаясь с недоперековавшимися бывшими покровителями на его первоначальном художественном перепутье, он с выражением упадочной утомленности на своем красивеньком, бывшем дворянском личике пересыщенно откровенничал, что ему практически ничего не хочется. Что захоти он отправиться в Берлин или там в Париж, то уже через неделю бы оказался там. У него бы там и деньжата отыскались — его ж переводили всякие прихвостни Чемберленов и Керзонов на все буржуазные языки с целью опорачивания передового советского строя. Но, пересыщенно разъяснял Мишель, для него, что Марсель, что Батум — одна химия. Вот нынешним летом, к примеру, он хотел прокатиться в Батум, но доехал до Туапсей и от скуки повернул обратно. И на Средиземном море он так же будет скучать, хоть в Ницце, хоть в Тулоне, как и не в Ялте. Поэтому ему надо сначала переделать самого себя, он должен в первую очередность сделаться обыкновенным, как другие прочие люди. Он даже играет на бегах и волнуется, совсем как настоящий, и только иногда с глубоким огорчением видит, что это подделка. Но он победит себя и сделается совершенно таким же, как все! И тогда напишет жизнерадостную книгу, переполненную любовью к человеку. Обыкновенные же люди только тем и занимаются, что пишут подобные любовные книги!

Очень уж он чересчур рассладился с этой своей любовью к человеку. Он не только что самого себя, но даже и старорежимного г-на Чехова пробовал отмыть от справедливых обвинений в мотивах тоски, уныния и чего-то еще типа трагической неудовлетворенности. Чехов, объяснял Мишель, фактически был жизнерадостным, любящим людей, ненавидящим всякую несправедливость, ложь, насилие и тому подобную фальшь. По какому поводу злопыхатели ядовито шипели, что невозможно ненавидеть несправедливость, ложь, насилие и фальшь и при этом любить людей, которые непрестанно все это творят! Уж тут чего-нибудь одно. И как будто это бог знает какая положительная доблесть — жизнерадостность! В фактическом мире, шипели они, страдание и трагическая неудовлетворенность вовсе не какая-то там болезнь, а самая настоящая норма! И те знаменитые люди, которые рассматривали свою хандру и презрение к человечеству как чего-то сравнительно высокое, были, по-ихнему, совершенно правые. А если даже и медицинская химия вносила какую-то положительную долю в ихние душевные мучения из-за, упадочно выражаясь, «несовершенства мира», то они все равно правильно делали, что давали своим переживаниям красивое объяснение. Потому как красота, как они чересчур красиво выражались, это своего рода жемчужина, которую душа отращивает, чтоб прикрыть какую ни то психическую рану. Тоске, шипели они, надо придавать романтическое истолкование, иначе тебе же будет хуже. Тосковать все равно придется, а гордиться будет уже нечем. А чего это за жизнь, когда нечем, я извиняюсь, прихвастнуть? Да еще и наверняка будешь завидовать, которые ухитряются, пес их знает как, жить и почему-то не шибко сильно страдать. Вот Мишель от зависти и придумал своих людишек, которые не страдают из-за своего чересчур здорового обезьяньего мозга. Смеяться-то над ними еще как можно, ну а уж насчет любви — это извините.

Верней сказать, любить их, конечно, нельзя — какой же, я извиняюсь, дурак станет очень уж ужасно как любить обезьянок? Но вот говорить о любви к ним вполне даже возможно.

Ну, насчет любви к человеку новые неописуемые люди не сильно эти его такие разговоры приветствовали. В наше время обостренной классовой борьбы, говорили они, о гуманности говорить по меньшей мере странно. Мы в деревне строим колхозы, кулаки убивают наших людей, а мы при таких ихних делах и поступках будем, я извиняюсь, рассусоливать об всяких там гуманностях? Не дождетесь такой с нашей стороны мягкотелости, мы будем с еще большей строгостью подавлять каждую попытку враждебного нам класса хоть как-нибудь выступить против нас! И мы будем совершенно правые, проводя такую суровую, но справедливую линию, ибо при всяком ином строе меньшинство подавляет большинство, а у нас большинство подавляет меньшинство в интересах построения социализма. Кто не хочет подчиняться и переработаться — тот будет целиком и полностью уничтожен. И это есть совершенно правильно!

Перековавшиеся умники из бывших интеллигентов тоже поддакивали пролетарской нови, поддерживая ту ихнюю линию, что тема разоблачения интеллигентских иллюзий уже окончательно полностью исчерпана и пора Мишелю становиться либо на окончательную дорогу чуждого рабочему классу пессимистического мировоззрения, либо искать пути для разработки жизнеутверждающей темы утверждения завоеваний Октября. Перековавшиеся бывшие умники тоже похваливали Мишеля за его новый путь положительной советской сатиры и за его идейно правильное намерение двигаться к оптимистическому утверждению победной поступи.