Саттри

Смотри, ты мне слово дал.

Что верно, то и сделаю, сказал Саттри.

Я тебе не безбожник. Что б там ни говорили.

Да нет.

Я всегда смекал, что какой-то Бог есть.

Да.

Мне он просто никогда не нравился.

* * *

Он шел вверх по Веселой улице, и тут из дверей к нему шагнул Джейбон и взял его за руку. Эй, Коря, сказал он.

Как поживаешь?

Как раз иду тебя повидать. Заходи, кофе выпьем.

Они сели у стойки в «Хелме». Джейбон все постукивал ложечкой. Когда перед ними поставили кофе, он повернулся к Саттри. Мне твой старик звонил, сказал он. Хотел, чтоб ты домой звякнул.

Людям в аду подавай воды со льдом.

Черт, Коря, может, там что-то важное.

Саттри проверил кромку чашки о нижнюю губу и подул. Например, что? сказал он.

Ну. Что-нибудь с родней. Сам знаешь. Думаю, ты обязан позвонить.

Он поставил чашку. Ладно, сказал он. В чем дело-то?

Взял бы да позвонил ему.

Взял бы да рассказал.

Звонить не будешь?

Нет.

Джейбон смотрел на ложечку у себя в руке. Подул на нее и покачал головой, его искаженное отражение в хлебале вверх тормашками затуманивалось и возвращалось. Что ж, сказал он.

Кто умер, Джим?

Он не поднял взгляда. Твой малыш, сказал он.

Саттри поставил чашку и выглянул в окно. По мраморной стойке у его локтя растеклась лужица пролитых сливок, и к ней, собравшись вокруг, припали мухи, лакали, как кошки. Он встал и вышел.

Когда поезд тронулся от станции, было темно. Он попробовал спать, голова каталась по затхлому подголовнику. Не было больше ни вагона-салона, ни вагона-ресторана. Никакого больше обслуживания. Возник черный старик с подносом сэндвичей и ведерком со льдом для напитков. Прошел по коридору полузатемненного вагона, тихонько выкликая свой товар, и скрылся за дверью в дальнем конце. Грохот колес с полотна и скольз прохладного воздуха. Спавшие спали. В окнах миновали грустные и тускло освещенные задворки городка. Брусья ограждений, заросшие бурьяном пустыри, голые осенние поля, черно скользящие под звездами. Они проехали низины к Камберлендам, старый вагон покачивался на рельсах, и провода на столбах за холодным оконным стеклом безустанно сшивали ночь.

Он просыпался в различных горных городишках все ранние утренние часы, старичье с корзинами протискивалось по проходу, мимо, перешептываясь, топотали черные семейства с сонными детишками, ржавые вагоны хрипели и пшикали паром, а затем медленное нарастанье скрипа и скрежета железа, когда трогались снова. Ночью стало холодно, но он онемел от других погод. Равноденствие в сердце, дурная перемена, неудача. Саттри держал лицо в ладонях. Дитя тьмы и близкий знакомец мелких фатумов. Сам он привык просыпаться в ужасе и находить целые скопленья неприглашенных, столпившихся у его постели, протейские фигуры, нахохлившиеся среди темных углов комнаты во всем множестве очертаний, гиббоны и горгульи, паукообразные вопиющего размера, тварь вроде летучей мыши, некой хитростью зависшая в высоком углу, откуда щелкала она и подмигивала, словно костяными колокольцами, своими светящимися зубами.

В холодной осенней заре, что подкралась по полям, он проснулся и стал смотреть через стекло на проплывавшую местность. Легкий дождик или дымка, мелкий бисер воды наперегонки по окну. Они переехали ручей по старой эстакаде, мимо мелькал черный крепежный лес, пропитанный креозотом. На серой воде два мальчишки в ялике, без движения, наблюдают, как их минуют лица, словно пленка фильма над ними. Один поднял руку, жест торжественный. Вдали дымящие фабричные трубы, расставленные по серой и голой равнине. Где-то за ними в свежевырытую могилу падает холодный дождь.

Поезд дернулся и громыхнул. Пошел стучать вдоль по долгой насыпи с топью и болотом, курящимися в синеватом свете, белая цапля одноногая и мертвенно-бледная в воде, урезанная на четверть над антиподом своим потемнее и недвижная, как гипсовая газонная птица. Дальше голые леса, падает несколько листочков. Саттри протер глаза плечами, и встал, и прошел по проходу мимо затхлых и пустых сидений.

Он стоял между вагонов, верхняя половина двери откинула на крючок, и внутрь дул прохладный утренний ветер. Опирался, утвердив локти, вагон потряхивало и покачивало, когда они въезжали на сортировку. Там серым фризом тянулось стаккато огней. В окне наверху мужчина в майке, подтяжки висят. Через узкий зазор они с Саттри на миг переглянулись, а потом его сдернуло назад. Серые стальные фермы моста мимо, мимо, мимо. В утреннем свете, падавшем искоса, он видел в тени полуочертанья автомобильных кузовов, припавших на корточки в умиравшем плюще по всему длинному и голому оврагу.

На станции Саттри нагнулся разобраться с человечком в клетке. Надраенный синий костюм, значок на лацкане. Десять часов, сказал человечек.

Он кивнул. Больше ничего отсюда не ходит, догадываюсь.

Человечек проштамповывал длинные рулоны билетов. Выпятил нижнюю губу и покачал головой.

Спасибо.

Только если на такси не хотите. Сто́ит чувствительно.

Спасибо, сказал Саттри.