Савва Сторожевский

Надежда об исторической правде подвигла и нас на публикацию этого предания в данной книге.

Настала тяжелая для России година нашествия двунадесяти языков, началась Отечественная война. Прогремел Бородинский бой, запылала Москва, потянулись во все концы матушки России обозы спасавшихся от француза жителей Белокаменной.

31 августа 1812 года к высоким, усиленным башнями, зубчатым стенам Саввино-Сторожевского монастыря, расположенного на возвышенном берегу Москвы-реки, после небольшой перестрелки с казаками подошел отряд неприятельских войск: то был авангард 4-го корпуса «великой армии», состоявшего под начальством вице-короля Итальянского, принца Евгения Богарне, пасынка и приемного сына Наполеона.

После Бородинского сражения 4-й корпус, простояв 28 и 29 августа в Рузе, которую авангард его и мародеры, несмотря на сопротивление жителей, жестоко разграбили, выступил оттуда 30-го, следуя к Звенигороду по большой дороге вдоль левого берега реки Москвы, продолжая, как и до Бородина, составлять левую из трех колонн «великой армии».

От Рузы до Звенигорода более 40 верст расстояния; следовательно, штаб корпуса с принцем Евгением, двигаясь не спеша, прошли этот путь в два перехода, и между Рузою и Звенигородом вице-король, несомненно, должен был иметь где-нибудь ночлег; где точно — к сожалению, нам установить не удалось.

Мы знаем только, что 29 августа он еще был в Рузе, где была дневка, и оттуда сохранились письма к его жене, а 31-го он ночевал в Саввином монастыре; следовательно, ночь с 30 на 31-е августа он провел где-нибудь между этими двумя пунктами, и, вероятно, на биваке. Предание, по крайней мере, упоминает, что всё последующее случилось в палатке.

Занимаясь вечером в ней, гласит оно, принц вдруг видит, как приподнимается полог палаточной двери и входит почтенный на вид старец в монашеской одежде, с длинной седой как лунь бородой. «Прими меры, чтобы охранять мой монастырь от разграбления, и тогда ты будешь одним из немногих, которые возвратятся на родину свою здравыми и невредимыми, а потомки твои будут служить в России». Сказав это, старец исчез[3].

Опомнившись от удивления, принц стал протирать себе глаза, думая, что заснул и все это было сном; потом вышел из палатки и строго спросил часового, стоявшего у его дверей, почему он впускает без доклада посторонних лиц? Солдат бессмысленно поглядел на своего начальника и ответил, что он никого не пропускал, да никто и не подходил к палатке. И даже угроза посадить его под арест, если он не сознается и не скажет правды, не могла заставить его изменить свое показание. Задумался тогда принц, и решив, что все это сон, он никому не сказал о причине своего гнева на часового, пошел в свою палатку и крепко, мирно заснул.

На утро следующего дня авангард корпуса, с адъютантом принца — Лабомом (Labaume) во главе, подступил к Сторожевскому монастырю и, войдя в него, застал там, кроме инока, открывшего ворота, еще только четырех старцев, молившихся в церкви у раки святителя и почивших настоятелей монастыря. На требование незваных гостей открыть свои тайники и выдать продовольствие старцы отвечали, что сами они бедны, едят такую пищу, которую и солдаты французские, вероятно, отказались бы получать, сокровищ у них никаких нет, кроме их церкви и гробницы их святых, и молили оставить им эти святыни, что и было им обещано. В это время прибыл и сам принц Евгений со своим штабом (Labaume. Campagne de Russie. Livre V, page 156).

Войдя в церковь (или, по другому варианту, идя к ней по коридору), принц остановился, пораженный, перед изображением старца с длинной белой бородой, в котором узнал своего ночного посетителя! На вопрос его, через переводчика: «чей это портрет», старцы ответили, что это — образ и изображение покровителя монастыря св. Саввы, бывшего некогда иноком их обители.

Удивился тогда принц и, вспомнив вещие слова, тотчас же велел приставить к монастырским воротам часовых, и никого, кроме чинов штаба, туда не пускать и принять строгие меры для наблюдения за тем, чтобы не было никакого грабежа, обид и утеснений обители.

А на следующее утро, приветливо простившись с монахами и оставив караул для охраны их монастыря, он двинулся в дальнейший путь к Белокаменной. И пока, вероятно, эта местность входила в район его корпуса, караул оставался там и охранял монастырь. Таким образом, пожелание ночного посетителя было исполнено. Так говорит предание.

А вот что добавляет в лице Лабома история. Один из схимников, живущий в убогой землянке, ободренный любезным обращением Лабома, сознался ему, что говорит по-французски и вступил с ним в разговор. При этом на вопрос посетителя схимник рассказал следующее: