НИНА БОДЭН

1969

«ХОРОШО БЫ ВЫТВОРИТЬ ЧТО-НИБУДЬ ПО-НАСТОЯЩЕМУ ПЛОХОЕ...»

Мэри была злая-презлая. Она злилась уже давно. Трудно даже припомнить, когда она в последний раз была в хорошем настроении. Иногда у нее и вправду была причина злиться — скажем, когда ее заставляли делать то, чего ей не хотелось,— но большую часть времени она злилась безо всякой причины, прямо с утра была не в духе, чувствовала себя какой-то обездоленной, ей хотелось кого-нибудь ударить или что-нибудь разбить.

Одно присутствие тети Элис, с лицом, похожим на мордочку кролика, забранными в пучок седеющими волосами и остроконечным клоком жестких волосков на подбородке, уже выводило ее из равновесия. Когда тетя разговаривала, клок этот дергался, а когда ела, зубы как-то противно цокали, а в желудке что-то бурчало и переливалось, словно уходящая из ванны вода. А уж когда она заставляла Мэри сделать что-нибудь такое, чего ей не хотелось, то Мэри так распалялась, что внутри у нее все кипело.

В это утро тетя Элис потребовала, чтобы Мэри надела шерстяную фуфайку. На дворе стоял чудесный июльский день, дул ветерок, по небу неслись легкие облака, и Мэри пребывала в лучшем, нежели обычно, расположении духа, когда спустилась к завтраку. Она даже съела кашу, потому что знала, что дедушка считает кашу полезной. Выглянув из-за своей газеты и увидев пустую тарелку, он весь просиял.

— Наш целительный морской воздух, похоже, наконец, вызвал у тебя аппетит, а?—спросил он.

И вид у него был такой довольный, будто, съев тарелку каши, Мэри совершила добрый и умный поступок. Ей сразу захотелось еще чем-нибудь порадовать дедушку. Например, сказать: «После завтрака я, пожалуй, пойду к морю, буду кидать камешки в воду». Дедушка беспокоился, когда она, как он выражался, «болталась в четырех стенах».

Но все испортила тетя Элис со своей фуфайкой.

— Для такой переменчивой погоды у тебя недостаточно теплое платье,— сказала тетя, нервно поглядывая в окно, будто погода, как свирепая собака, способна вдруг вскочить в комнату и укусить ее.

Мэри насупилась и почувствовала, что лицо у нее твердеет, словно плохо замешанный пудинг.

— Сегодня тепло,— возразила она.— А мне сейчас даже жарко. В этой вашей фуфайке я сварюсь заживо. 

— С моря дует довольно холодный ветер. Между нами, девочками, говоря, я свою фуфайку уже надела.

Мэри пристально оглядела комнату.

— Я не вижу здесь никаких девочек,— сказала она.

Тетя Элис чересчур звонко рассмеялась, но не потому, что увидела в словах Мэри что-то забавное, а словно стараясь загладить свою вину.

—  Так говорят, милочка. Разве раньше тебе не доводилось слышать это выражение?

—  Я слышала его много раз, но, по-моему, оно ужасно глупое,— заявила Мэри.— А ваши дурацкие фуфайки я просто ненавижу. Они с рукавами! С рукавами и на пуговицах! Вы, наверное, знали, что я их ненавижу, и поэтому купили!

И она с такой силой ткнула ложкой в яйцо, что во все стороны разлетались желтые брызги.

—  О Мэри! — тихо простонала тетя Элис. Она вытаращила свои бесцветные глаза и подергала носом, став еще больше похожей на испуганного кролика.

Мэри почувствовала, что тетя ее боится, и от этого пришла в полное неистовство. Пожилая женщина боится одиннадцатилетней девчонки — вот глупость-то!

— Во всем мире никто не надевает фуфайку с рукавами и на пуговицах,— с ожесточением заявила она.

— О Мэри! — повторила тетя Элис.

Она чуть не плакала. Дедушка, положив газету на стол, посмотрел на нее. Потом улыбнулся Мэри.

— Дорогое мое дитя, кто-то их, несомненно, надевает, иначе они бы не продавались в магазинах. Каков спрос, таково и предложение. А если нет спроса, то нет и предложения.

В первую секунду Мэри чуть было не улыбнулась ему в ответ. По правде говоря, было довольно трудно не улыбнуться, глядя на дедушку, который своим круглым розовощеким лицом и круглыми голубыми глазами был очень похож на веселого, хотя и немолодого, младенца. Он был и лыс, как младенец, более лыс, во всяком случае, чем большинство из них, а макушка у него была такая гладкая и блестящая, будто тетя Элис ежедневно натирала ее воском, как натирала обеденный стол. Обычно от одного взгляда на дедушку у Мэри становилось теплее на душе — злость явно уменьшалась,— но сегодня, после первой секунды, ей стало не лучше, а хуже, она увидела, что голубые его глаза смотрят озадаченно и он растерянно теребит свое правое ухо, что делал только тогда, когда о чем-то напряженно задумывался или беспокоился. Мэри поняла, что он огорчен ее грубым поведением по отношению к тете Элис. Однако, несмотря на появившиеся в глубине души стыд и смущение, она все равно осталась злой-презлой.

— Но дети ведь не сами выбирают себе одежду, правда?—возразила она.— Им приходится носить то, что им покупают взрослые. Девочкам, например, противные колючие фуфайки и дурацкие юбки. И возразить нельзя, нужно делать то, что велят.

При этой мысли к горлу ее подкатил комок, и она сверкнула глазами на тетю Элис.