Сборник 12. На посошок

Внутри он увидел стойку, уступавшую размерами разве что стойке бара в Тихуане, за которой могли замышлять убийства, хохотать, заказывать выпивку, вырубаться и просыпаться, созерцая себя в засиженных мухами зеркалах, сразу девяносто посетителей. На полированной семидесятифутовой стойке лежали стопки старых газет, над которыми на фоне зеркал стояли навытяжку, подобно солдатам, полки бутылок с содержимым всех цветов и оттенков. За стойкой располагались две дюжины накрытых белоснежными скатертями, поблескивающих столовыми приборами столов, на которых, несмотря на дневное время, стояли зажженные свечи. Гомес зашел за стойку бара и налил в бокал еще одну порцию смертоносной текилы, все готово для самоубийства, если молодой человек желает. Молодой человек выразил желание и уставился на скатерти, начищенное серебро и зажженные свечи.

– Вы кого-то ждете?

– Конечно жду, – ответил Гомес. – Рано или поздно они все вернутся. Так сказал Бог. А он никогда не обманывает.

– И когда же вы принимали последних посетителей? – поинтересовался Джеймс Клейтон.

– В меню все сказано.

Попивая текилу, Клейтон взял со стойки меню и прочел вслух:

– «Cinco de Mayo»… Неужели вы приняли последний заказ в мае тридцать второго?

– Так оно и есть, – ответил Гомес. – Это когда город покидала его последняя обитательница. Она тянула с отъездом до последнего мужчины. Потом ей здесь стало нечего делать. Все номера соседнего отеля и поныне завалены ворохами вечерних платьев. Видите вон там, через площадь, золотых богов и богинь на крыше? Это, конечно, только позолота, а то бы все увезли с собой. В этом оперном театре в самый последний вечер пела Кармен, сворачивая сигары на колене. Когда музыка кончилась, все покинули город.

– Они уплыли?

– Конечно же нет! Вы забыли о мели. За оперным театром проходит железная дорога. Последний поезд уходил ночью. Я бежал за открытым вагоном, в котором сидели оперные певцы, и осыпал их конфетти, а потом, приложив ухо к рельсу, прислушивался к стуку колес уходящего поезда и плакал навзрыд как последний estupido[22]. Вчера вечером я опять сходил туда, приложил ухо к рельсу, закрыл глаза и слушал, слушал… потом вернулся сюда, открыл бутылку с текилой и сказал себе: manana, завтра… Вот вы и тут.

– Но ждали-то вы совсем не меня.

– Я ждал хоть кого-нибудь. – Гомес ткнул пальцем в старую, пожелтевшую от времени газету. – Сеньор, вы не подскажете, который нынче год?

– Вроде как тридцать второй, – ответил Клейтон с улыбкой.

– Тридцать второй! Отличный год, уж можете мне поверить. А другие года… Почем знать, существуют ли они вообще? Самолеты здесь не летают. Туристов сюда не привозят. Боевые корабли в нашу гавань не заходят. Во всяком случае, я их здесь никогда не видел. Кто такой Гитлер? Здесь о таких еще и не слыхивали. Муссолини злодей? Не может быть. Мы привыкли считать его честным политиком. А что там с Великой депрессией? К Рождеству о ней никто уже и не вспомнит! Это сказал сам господин Гувер![23]

Каждый день я разворачиваю и читаю новую газету тридцать второго года. Возможно, кому-то это и не понравится…

– Только не мне, сеньор Гомес.

– Предлагаю за это выпить.

Они выпили еще по стаканчику текилы.

– Хотите, я расскажу вам, что происходит в мире сейчас? – предложил Клейтон, отирая губы.

– Нет-нет! У меня есть собственные газеты. Одна газета в день. Через десять лет я доберусь до сорок второго года. Через шестнадцать – окажусь в сорок восьмом, но, боюсь, он уже не будет меня особенно трогать. Приятели привозят мне газеты два раза в год, я же оставляю их на стойке бара, выпиваю стаканчик текилы и вновь читаю вашего Гувера.

– Он все еще жив? – улыбнулся Клейтон. – Сегодня он принял важное решение насчет импорта зарубежной продукции.

– Хотите, я поведаю вам о его дальнейшей судьбе?

– Я не стану вас слушать!

– Я пошутил.

– Тогда давайте выпьем за это.

Они выпили еще по одной.

– Вы, наверное, хотите узнать, зачем я сюда приехал, – сказал наконец Клейтон.

Гомес пожал плечами.

– Честно говоря, меня это особенно и не интересует.

– Я люблю пустынные места. Разве можно сравнить их с городом? Только там ты понимаешь, что такое жизнь, не то что в городах. Можешь потрогать любую вещь, приподнять ее и посмотреть, что под ней, не смущаясь тем, что кто-то будет наблюдать за тобой.

– У нас говорят, – сказал Гомес, – если вокруг пустота, есть где разгуляться. Пойдем разгуляемся.

Прежде чем Клейтон успел вымолвить хоть слово, Гомес вышел из бара и, остановившись возле джипа, уставился на беспорядочно брошенные сумки с ярлычками на них. Его губы медленно зашевелились:

– «Лайф». – Он посмотрел на Клейтона. Даже я знаю, что это такое. Попадая в город, я стараюсь не смотреть ни налево, ни направо, не слушаю радио в барах или магазинах, где отовариваюсь. Но это название я видел на больших журналах. Так ты оттуда?

Клейтон робко кивнул.

Гомес, нахмурившись, принялся рассматривать поблескивавшие на солнце черные металлические предметы.

– Камеры, что ли?

Клейтон кивнул.

– Лежат без футляров. Думаю, ты не все время вез их так, верно?