Сборник лирики 30-х годов

Я не запомнил — на каком ночлегеПробрал меня грядущей жизни зуд.Качнулся мир.Звезда споткнулась в бегеИ заплескалась в голубом тазу.Я к ней тянулся… Но, сквозь пальцы рея,Она рванулась — краснобокий язь.Над колыбелью ржавые евреиКосых бород скрестили лезвия.И все навыворот.Все как не надо.Стучал сазан в оконное стекло;Конь щебетал; в ладони ястреб падал;Плясало дерево.И детство шло.

Его опресноками иссушали.Его свечой пытались обмануть.К нему в упор придвинули скрижали —Врата, которые не распахнуть.Еврейские павлины на обивке,Еврейские скисающие сливки,Костыль отца и матери чепец —Все бормотало мне:— Подлец! Подлец! —И только ночью, только на подушкеМой мир не рассекала борода;И медленно, как медные полушки,Из крана в кухне падала вода.Сворачивалась. Набегала тучей.Струистое точила лезвие…

— Ну как, скажи, поверит в мир текучийЕврейское неверие мое?Меня учили: Крыша — это крыша.Груб табурет. Убит подошвой пол,Ты должен видеть понимать и слышать,На мир облокотиться, как на стол.А древоточца часовая точностьУже долбит подпорок бытие.… Ну как, скажи, поверит в эту     прочностьЕврейское неверие мое?Любовь?Но съеденные вшами косы;Ключица, выпирающая косо;Прыщи; обмазанный селедкой рот

Да шеи лошадиный поворот.Родители?Но в сумраке старея,Горбаты, узловаты и дики,В меня кидают ржавые евреиОбросшие щетиной кулаки.Дверь! Настежь дверь!Качается снаружиОбглоданная звездами листва,Дымится месяц посредине лужи,Грач вопиет, не помнящий родства.И вся любовь,Бегущая навстречу,И все кликушествоМоих отцов,

И все светила,Строящие вечер,И все деревья,Рвущие лицо, —Все это встало поперек дороги,Больными бронхами свистя в груди:— Отверженный! Возьми свой скарб     убогий,Проклятье и презренье!Уходи! —Я покидаю старую кровать:— Уйти?Уйду!Тем лучше!Наплевать!

«Итак, бумаге терпеть невмочь…»