Сборник рассказов

Бак или как это называется по-научному, прекрасен. Есть такие вещи, вроде как один почищенный ботинок из пары. Свежеокрашенный бирюзой, да с трафаретным белым «Сукден Кури». Хорошая вещь, сразу видно импортная. А к импорту у нас отношение особое. Нет, не трепетное, без поклонятельства, скорее любопытствующее, могут же, хари суконные! В дополнение к грузу идет француз. Настоящий. Взбитый в букли двухмесячным путешествием по стране строящегося социализма. С почти выветрившейся Францией в глазах. Он начинает все понимать и это понимание ему нравится. Он уже интернационален, этот француз, пропитан советским спокойствием и кумачом лозунгов. Полностью разобрался во всем, и машет совершенно незнакомым людям, люди машут в ответ. Руси хинди пхай-пхай — восторженно эманирует его организм. Вооружен лягушатник белой пластиковой канистрой, наполовину пустой, чемоданом и строгим серым товарищем.

— Жан, — представляется он мне, так как остальные заняты рассматриванием лазурного бегемота греющего бока на барже. — Привет!

— Привет. Я — Алик, — жму ему руку. Серый товарищ оказывается Сергеем Ивановичем и страдальчески смотрит на часы. Наив. Где же ты обитал до этого, дорогой товарищ? Это же флот, ехандэ! Тут даже женщин по шесть часов прогревают, что бы потом за десять секунд окуклить до чистоты сознания. Но ему неймется, ибо система. В системе для всего определенное время дано, даже для сранья. Человек системный жалок в своих куцых радостях. Ну, кому интересно жить в виде записей в таблице? Вверху — наименование в столбик, вдоль — вытянулись неотложные каждодневные нужды. Хочешь, не хочешь, а в восемь будь добр, оправится. Тужься сильнее, потому как график, и следующий пункт уже не за горами. Существуешь в паре миллиметров от прямоугольности. Вот только люди и французы с полканистрами приятно плещущейся темной жидкости — тут не предусмотрены. Они внесистемны и свободны, я начинаю радоваться этой мысли, когда меня обрывают.

- Потянем, Алик? — кэп постно скрещивает руки на объемном животе.

— Потянем, Анатоль Брониславович, — отвечаю я, он смущается, и я смущаюсь обстоятельствами. А не дотянем, что тогда? Вывернут на изнанку, осмотрят потроха, запихнут все небрежно назад в тушу, гуляй моряк по сухому. И пойдешь, погуживая одним местом, тифон то отберут. Француз вмешивается в наш немой диалог и тянет капитану руку.

— Жан…Привет! -

— Гутентаг, мусье, капитан я. — толстяк делает паузу и переводит для непонятливых — ка-пи-тан фейрштен?

— Капитэн, — понимает его слушатель. — Магнифик!

— Че он сказал? — Брониславович обращается к страдальцу с часами. Тот морщится.

— Не знаю. Можно вас на пару слов? — они удаляются на бак беседовать о чем — то секретном.

Мы рассматриваем Жана, тот лучится добродушием. Петрович с кряхтеньем выколупывается из машины, являя гостю смазанную тавотом руку. Санька любопытствует с видом посетителя зоопарка анализирующего свесившуюся с ветки мошонку плащеносного павиана. Ему все интересно.

— Рёка, — сообщает нам, молчаливым, иностранец и машет на спящую синюю громаду. — Колосаль! Данс ун моа. Фхранс.

— А вот, предположим, — встревает неожиданный как чих Сашка — Водка у вас во Франции, какая?

— Что пристал к человеку? — останавливает его Петрович. — В кубрик его сведи. Пусть отдохнет. Мож устал он.

Саня делает попытку вырвать у путешественника канистру, тот мертво держится за нее, вымучено улыбаясь мне и механику.

— Давай помогу, — хрипит Сашка. — Помогу, говорю, отдай.

— Муа мем… Похрте.

— Ну не хочешь, сам тащи… — заявляет тот после бесплодных усилий. — Кубрик вон там.

Француз волочет свое имущество вниз, я показываю дорогу. Мне слышен визг пускача и глухие хлопки просыпающихся дизелей. Над нами мечется Саня, обдирая руки о пеньку. От стенки всегда отходишь в броуновской суете. Если предстоит что-либо тянуть, сразу образуется много всяческих обязанностей, Принять швартовы, свернуть. Буксир готовить, лебедку на реверс под размотку, демпфера развертывать. Бессмысленная суматоха на сторонний взгляд. Сейчас я этим не забочусь. Сейчас я киваю гостю и показываю что мне надо наверх. Он заговорщицки мигает мне и похлопывает по канистре, я отвечаю универсальным, понятным даже алеутам жестом. Щелкаю пальцем по горлу.

— Коньяк?

— Ви, Кокас… Кадо дю дестин…Очень

— Вышли, бля. — радуется Брониславович. Он всегда радуется, когда мы отходим. Радость эта детская, чистая. Душевная такая, без примесей. Буксир отфыркивается брызгами. Мы таракан тянущий хлебную корку за холодильник. Или нет, скорее тянущий холодильник. Ветра нет и вода спокойна.

— Хули там, мусью наш?

— Сейчас поднимется. Вещи бросит только.

— Ты, что по ихнему мекаешь, Алик?

— Не…я в школе английский учил.

— Дела…. А я — немецкий, вишь как… Сергей Иваныч! — орет он насупленному владельцу часов, устроившемуся на кнехте. — Ты в школе какой язык учил?

Тот что-то бормочет. Слишком тихо, что бы разобрать слова. Чему их там учили? Все слишком секретно. Топ, блин, сикрет. Я и не прислушиваюсь, а кэп облокотившись на столик в ходовой ухмыляется.