Сборник статей и интервью 2001г. v2

Несколько слов о «погромах»: те, кто в отличие от большинства из нас, умудрился в этот день по спутниковому TV посмотреть SkyNews или какой-либо иной западный канал, обнаружили, что толпа в Лондоне стояла довольно мирно, лишь отбивая попытки полиции рассеять людей. Задача демонстрантов была в том, чтобы блокировать Оксфорд-стрит, а для этого ничего громить не требовалось. Все магазины сами закрылись, а контора Мирового банка нормально работать оказалась не в состоянии. Сооруженная студентами-историками катапульта в Квебеке обстреливала полицию плюшевыми мишками, из которых сыпались листовки. В Барселоне на прошлой неделе Мировой банк решил вообще отменить свою ежегодную встречу, узнав, что полторы сотни тысяч молодых людей и профсоюзных активистов пообещали прийти на демонстрацию протеста.

Выступления подобного рода продолжаются уже около двух лет и, к сожалению, не всегда оказываются столь мирными. Но показательно, что полиция арестовывает преимущественно иностранцев, которых можно выслать, а ни одно серьезное дело против «зачинщиков» до суда не было доведено. Дело вовсе не в «мягкости» закона: попробуйте просто так набить морду полицейскому или разбить витрину магазина - и вам придется долго расплачиваться, а может быть, и сидеть. Но массовые выступления и даже уличные бунты не являются, по крайней мере в англосаксонских странах, по определению незаконными.

Ибо в основе демократии лежит право на восстание.

Это право провозгласили бароны и горожане, выбившие из короля Джона Великую хартию вольностей в XIII веке. На этом же основании американцы в XVIII веке восстали и провозгласили республику. Народ не обязан выполнять распоряжения власти, если законность этих распоряжений сомнительна.

А неповиновение становится не только правом, но и гражданской обязанностью.

Разумеется, против демонстрантов можно применить существующий еще с XVIII века «закон о мятеже», но «бунтовщики», в свою очередь, обвинят власти в заговоре с целью ограничить демократию. Поскольку полиция, ограничивая право на демонстрацию, действует с точки зрения конституционных принципов по меньшей мере сомнительно, любая попытка осудить «зачинщиков» массовых выступлений обернется волной встречных исков и новых протестов, так что власти просто не рискуют идти с серьезными делами в суд.

С нашими властями в такие игры играть бессмысленно. Но спокойствие на московских улицах гарантировано вовсе не свирепостью полицейского режима, а стараниями прорежимных коммунистов и коррумпированных профсоюзных лидеров, которые даже на митинг протеста выходят, чтобы поддержать президента и верноподданнически попросить его оценить их заслуги и включить их в кабинет министров.

Вообще, «самобытность» российского общества состоит в поразительном несоответствии между политическим спектром и общественным мнением.

Судя по социологическим опросам, национал-коммунисты и либералы-западники являются двумя группами меньшинства, к тому же порядком дискредитировавшими себя.

Если же судить по расстановке сил в Думе, страна делится исключительно на эти две группы, между которыми балансирует национал-либеральная власть, умудрившаяся позаимствовать самые отвратительные черты у обеих.

Средства массовой информации с наслаждением тиражируют эту псевдореальность, забывая, что политика не сводится к выборам, а события - к тому, что сочтут нужным показывать по телевизору.

Между тем общество испытывает растущее недоверие к средствам массовой информации и растущую отчужденность от всех официальных политических сил. Дискредитированы не отдельные деятели, а вся система. Как и положено в подобных ситуациях, первой реакцией общества становятся апатия, цинизм и безразличие к политике. Здесь вам не Квебек и не Лондон. Ходить на российские политические митинги бесполезно, ибо у нас даже протестуют в поддержку власти. Причем аполитизм российского общества вызван не отсутствием интереса к политическим или социальным проблемам как таковым, а твердой уверенностью, что ни власть, ни оппозиция решать эти проблемы не собираются. Однако апатия не может продолжаться бесконечно.

1999-2000 годы оказались не только формальным рубежом века. Они знаменовали и рубеж между поколениями. Десять лет назад слова «социализм» или «рабочее движение» вызывали у большинства молодых людей лишь ассоциации с унылыми лекциями советских специалистов по общественным наукам, а левые организации практически неспособны были рекрутировать кадры в интеллигентской среде. После 1998 года ситуация начала резко меняться, и первым симптомом этого стали многочисленные попытки создания профсоюзов среди служащих коммерческих банков и транснациональных предприятий. Причем традиционная профсоюзная бюрократия не имела к этому никакого отношения, все инициировалось снизу. Там, где попытки удавались, никто не торопился присоединяться к старым структурам, доставшимся в наследство от советского времени. Все начиналось как бы на новом месте.