Сборник статей, воспоминаний, писем

   11 марта 1910 года в Художественном театре состоялась премьера комедии Островского "На всякого мудреца довольно простоты". Спектакль шел в блестящем ансамбле (Крутицкий -- Станиславский, Голутвин -- Москвин, Мамаев -- Лужский, Манефа -- Бутова, Городулин -- Леонидов, Глумов -- Качалов). Всех ошеломило разрушение Качаловым привычной традиции. Глумов всегда "числился" на амплуа "романтического злодея", "мерзавца". Качалов эту роль переносил в план "трагикомедии", превращая Глумова в живого современника. Артиста волновало в этой роли "творческое" начало личности, "игра" Глумова, и свой замысел В. И. доводил до конца. "У меня была задача показать, -- рассказывал он H. E. Эфросу, -- что Глумов не только умен, но и очень талантлив... Глумов из тех натур, для которых жизнь -- увлекательная игра. Эта игра сильнее тешит его, чем правит им злоба на людей или забота о карьере. В основе Глумов -- чуткий наблюдатель, улавливающий все смешное в окружающих людях" {Н. Е. Эфрос. В. И. Качалов, 1919.}. В Глумове Качалова было больше всего ума и едкости, меньше всего -- грубого пройдошества и зависти. В нем чувствовался талантливый эпиграмматист, автор язвительного дневника. Для него вся история проникновения в недра общества Мамаевых, Турусиных и Крутицких была азартной игрой. Глумов в исполнении Качалова прежде всего умен. Он честен только тогда, когда пишет дневник. Актер все время давал понять зрителю, что Глумов играет роль, и зритель наслаждался всеми оттенками этой "игры" -- от смирения до сарказма, от растерянности до страстности. Качалов выдвигал в Глумове упоение успехом, удачей, риском. Надо вспомнить задорную качаловскую интонацию в сцене с Мамаевой: "На каких рысаках я буду подъезжать к вам!" ("Подъезжайте, подъезжайте!" -- отвечала Мамаева.) Актер раскрыл в своем герое своеобразное саркастическое начало, когда Глумов в кабинете Крутицкого в почтительной позе предельного смирения, чуть склоняясь, тщательно повторял наизусть "сильно выраженные" мысли из "трактата" генерала, издевательски подчеркивая церковнославянское произношение некоторых слов: "...для успешного и стройного течения дел подчиненный должен быть робок и постоянно трепетен". Качалов лукаво обыгрывал тончайшими деталями виртуозное глумовское притворство, и зритель видел, какие "чортики" прыгали в глазах этого талантливого авантюриста. Исчезала ходульность амплуа, качаловский персонаж становился много сложнее и интереснее традиционного "мерзавца". Живым реальным содержанием была наполнена вся роль. Чего стоила одна очень длинная пауза, которую Качалов и не собирался сокращать: это секунды, когда он ищет свой дневник и напевает, все усиливая темп. "Зритель следит за ним, настораживается в самом напряженном внимании, -- вспоминал одесский критик,-- так эта пауза правдива, пережита и богата подробностями. Это под силу только большому таланту". Обличительный монолог последнего акта Качалов проводил блестяще.

   Позднее Качалов "переписал" этот образ, до конца убедившись в глубокой ответственности художника за то, что звучит со сцены и как воспринимает сценические образы молодежь. Трактовка Глумова 1910 года была результатом той творческой "игры", которой требовал ум молодого Качалова. Образ был блистателен, но и ответственность была огромна. Группа московских студентов писала Василию Ивановичу, что молодежь привыкла видеть в его образах "путеводную звезду": "Качалов -- Бранд, Качалов -- Карено, Качалов -- Тузенбах смутил нас, внес разлад в нашу душу, дав нам Качалова -- Глумова. Зачем Вы заставляете нас сочувствовать Глумову против нашего желания, против совести? Вчера мы встретили Вас. Увидели близко -- не на сцене -- Ваши хорошие, правдивые глаза и поверили, что Вы поможете нам разобраться в сомнениях".

   13 марта 1910 года в Художественном театре состоялся "капустник", на котором, как отзвук снятия "Анатэмы", была дана мимическая сцена с участием "властей предержащих" и остроумная карикатура -- похороны "Анатэмы".

   В пародии на оперетку "Прекрасная Елена" Качалов, пародируя опереточного режиссера и антрепренера Блюменталь-Тамарина, играл Менелая, которого вынесли на сцену в "неудобо-называемой посудине". Был не только отмечен "тонкий комизм и благородный шарж" в исполнении этой роли, но и подчеркнуто, что лишь в суматохе "капустника" можно было не оценить по-настоящему этот очаровательный образ. После того как на этом "капустнике" дружным шиканьем было встречено известие об избрании в Государственную думу А. И. Гучкова, газета "Земщина" не забыла в нескольких словах упомянуть о "бездарной норе Художественного театра".

   Весной 1910 года умер отец Качалова. В следующем году сестры Василия Ивановича переедут в Москву. Вильно понемногу начнет отходить в прошлое.