Сборник статей, воспоминаний, писем

   Зритель принял новый спектакль Художественного театра с громадным интересом. Критика, относившаяся доброжелательно к МХТ, отдавая должное новаторским устремлениям театра, все же упрекала режиссуру в том, что историко-бытовое "окружение" в спектакле заслонило собой общественную сущность пьесы. Актеров упрекали в преувеличенных заботах о характерности (Станиславский -- Фамусов), в опрощении образа (Лилина -- Лиза), в искусственной красивости (Германова -- Софья), в оригинальных замыслах, не нашедших своего сценического воплощения (Москвин -- Загорецкий, Лужский -- Репетилов).

   Враждебная новаторским начинаниям Художественного театра критика утверждала, что театр подошел к комедии Грибоедова без уважения к традициям русского театра, что он затеял совершить "революцию" в сценических приемах трактовки русской классической драматургии.

   Защищая свой новаторский путь к овладению классикой, Художественный театр в то же время привык вкладывать слишком большой смысл в слово _р_е_в_о_л_ю_ц_и_я, чтобы позволить себе шутить с этим словом.

   "Вся революция, затеянная Художественным театром, -- отвечал на эти обвинения Вл. И. Немирович-Данченко, -- сводится к тому, чтобы режиссура, вдумавшись в пьесу, в ее психологию и своеобразную, ей свойственную красоту, освободила актеров от трафаретов и тем самым помогла им обнаружить их артистические индивидуальности".

   В первую очередь это относилось к исполнению В. И. Качаловым роли Чацкого.

   Режиссеры предложили В. И. Качалову очень точный, подробно разработанный по сценам (это ясно из комментариев Немировича-Данченко к "Горю от ума") рисунок роли Чацкого.

   "Влюбленный молодой человек -- вот куда должно быть направлено все вдохновение актера в первом действии. Остальное от лукавого. Отсюда только и пойдет пьеса с ее нежными красками, со сценами, полными аромата поэзии, лирики. Чацкий станет потом обличителем даже _п_о_м_и_м_о_ _с_в_о_е_г_о_ _ж_е_л_а_н_и_я".

   Эти слова Немировича-Данченко могут служить отправной точкой для того, чтобы представить себе спектакль "Горе от ума" в 1906 году и первое исполнение В. И. Качаловым Чацкого.

   Жизнерадостный, молодой, пылко влюбленный в Софью, язвительный и дерзкий в столкновениях со своими противниками -- старыми знакомыми из "английского клоба", глубоко переживающий свою личную драму разочарования, разбитых иллюзий, но -- что самое главное -- воспринимающий действительность "и сердцем и умом", а не рассудочно холодно, Чацкий -- Качалов производил большое впечатление на зрителей новой постановки Художественного театра.

   ..."К вам Александр Андреич Чацкий" -- взволнованным голосом докладывает Софье молодой слуга, быстро распахивая дверь. И в комнату вбегает Качалов. В стремительном темпе, с ходу, с порога еще он обращается к Софье: "Чуть свет уж на ногах! и я у ваших ног..."

   И в том, как целовал Софье руку Качалов, каким юношеским нетерпением увидеть, разглядеть, налюбоваться бесконечно дорогим ему существом были проникнуты слова, движения, жесты Качалова, заключалась уже целая гамма любви -- чистой и целомудренной, страстной и требовательной...

   Ну, поцелуйте же, не ждали? Говорите!

        Что ж, ради? Нет? В лицо мне посмотрите.

        Удивлены? и только? вот прием!..

   Нужны были огромный талант и обаяние Качалова, богатейшие оттенки его чудесного голоса, его виртуозное умение бесконечно варьировать все "пиано" и "форте" своих интонаций, чтобы на одном дыхании провести всю первую сцену -- встречу с Софьей. Он согревал теплотой сердечной искренности самые простые слова, окутывая текст то мягкой лирикой, то веселым задором остроумной, колючей сатирической мысли Грибоедова.

   Такой восторженной страстности, которой жил, "дышал" Чацкий, такой силы чувства московский зритель не видел еще у Качалова.

   ...Но есть ли в нем та страсть? то чувство? пылкость та?

        Чтоб кроме вас ему мир целый

        Казался прах и суета, --

   спрашивал как бы самого себя Качалов -- Чацкий в сцене объяснения с Софьей в третьем акте, -- и отвечал на это всей горечью и болью оскорбленного сердца в финале спектакля.

   Силой своего чувства к Софье он увлекал, покорял зрительный зал и в полной мере выполнял художественный замысел своих режиссеров. Но одного чувства любви, одной взволнованности и юношеской пылкости, одной горечи разочарования в своей возлюбленной Качалову было мало для решения образа Чацкого.

   Качалов не верил до конца в то, что если он будет, как утверждал Вл. И. Немирович-Данченко, "влюбленным молодым, человеком", то потом станет обличителем "даже помимо своего желания". Вернее сказать, Качалов не хотел быть обличителем "помимо своего желания".

   "Для меня, -- рассказывал Качалов летописцу Художественного театра тех лет критику H. E. Эфросу, -- Чацкий был прежде всего дорог, как борец, как рыцарь свободного духа и герой общественности. Дорог тот Чацкий, который каждую минуту готов зажечься гневом и ненавистью, или скорбящий об отрицательном характере и окружающего и Софьи, которая плоть от плоти этого окружающего" {Н. Эфрос. В. И. Качалов. Изд. "Светозар", 1919, стр. 67.}.