Сборник статей, воспоминаний, писем

   Главной моей ошибкой было то, что я слабо показал роль Коммунистической партии в деле руководства рабочим классом, в деле воспитания его, а стало быть, и в подавлении кронштадтского мятежа. Получилось, таким образом, преобладание стихийности, что в корне неверно и что исказило историческую обстановку.

   Пьесе вредил также излишний психологизм, чрезмерное внимание к второстепенным и, в сущности, ненужным сторонам сюжета. Вследствие этого некоторые действующие лица получились напряженными, с жизнью, сосредоточенной исключительно внутри себя. Чувство бодрости и оптимизма, характерное для "Бронепоезда", проскальзывало редко на страницы "Блокады". А мне ведь хотелось, в противовес мрачному, мятежному Кронштадту, показать, несмотря на голод и нужду, которыми мучились тогда ленинградцы, весь великолепный и яркий революционный оптимизм Ленинграда и ленинградского рабочего класса.

   Однако и из этого, недоработанного материала "Блокады" Качалов, игравший главную роль рабочего, "железного комиссара", сумел сделать многое. Он всячески старался додумать за меня то, что я не мог или не в состоянии был тогда додумать. Но часто, вздыхая, говаривал:

   -- Слишком просторно, слишком просторно для фантазии. Актера надо держать в узде слов автора. А здесь я чувствую в ваших словах сложность вопроса, начинаю над ним размышлять, -- а дальше опять не то, упрощено все как-то.

   И так же, как в "Бронепоезде", он был жаден в работе, жаден к встречам с нужными для работы людьми, жаден на книгу, на рассказ. Так же, как в "Бронепоезде" он отлично знал Сибирь, так и теперь, в "Блокаде", он превосходно знал Ленинград 1920--1921 годов. Он говорил:

   -- Петербург я знал давно, а с этим, новым городом встречаюсь заново. Чрезвычайно интересно. Показать ленинградского рабочего, как это интересно! -- И, слегка прищурив один глаз, продолжал: -- Вы подумайте! Художественный театр искал всю жизнь лучшего и смелейшего Человека; с мучениями, с большими страданиями, искал, -- и верил: придет награда за страдания, праздник. Я знаю, что, возможно, спектакль и не выйдет... Все равно, дорогой, это будет ступень к тому, чтоб показать рабочий класс, Ленинград. Пусть -- первая ступень, но она не принижает, -- все-таки ведь ступень, все-таки ведь стали выше на одну ступеньку. А там -- вторая придет, третья, и все выше, а сверху все видней и видней новую жизнь.

   Я пригласил к себе московских рабочих-типографщиков (действие "Блокады" развертывалось в типографии). Эти рабочие в дни гражданской войны работали в Ленинграде, теперь они или учились в Москве, или занимали какие-нибудь хозяйственные посты. Они были очень рады встрече с Качаловым. Сначала они, естественно, смущались, но когда Качалов рассказал им содержание пьесы и даже прочел крошечный отрывок, все вспомнили дни кронштадтского мятежа, -- и полились рассказы о типографиях, о том, как гнали с заводов "волынщиков" -- агентов кронштадтцев, подговаривавших рабочих к саботажу и забастовке.

   Воспоминания прерывались просьбами к Качалову, чтоб он прочел что-нибудь. Качалов отказывался, но вдруг, после одного очень горячего рассказа о том, как старый путиловский рабочий повел с собой на штурм Кронштадта трех своих сыновей и как все они четверо пали в бою, Качалов встал и, дрожа от волнения, вытирая лоб, сказал:

   -- Сейчас я вам почитаю...

   И, помолчав, добавил:

   -- Пушкина.

   Он отошел к окну, снял и протер пенсне своим всегда торжественным и вместе с тем каким-то нежным и обыденным движением пальцев. И начал читать.

   Я много раз слышал Качалова. Но думаю, что никогда не читал он с таким высоким чувством. Читал он не громко, но казалось, что гремит от его голоса старинный дом и трепещет вся улица. Были пленительны и страшны в своей силе слова гениального поэта, и был пленителен и страшен своим огромным талантом Качалов.

   Позади меня послышался глубокий вздох. Я оглянулся и увидал, что седой широкоплечий рабочий, с двумя орденами на груди, -- плачет.

   И тогда слова Пушкина показались еще более огромными, и до необозримой высоты вырос Качалов.

6

   Василий Иванович Качалов -- великий артист -- для нас, советских писателей, был дорог и близок еще и тем, что он всем своим широким и могучим сердцем искренно и вдохновенно любил советскую художественную литературу. С титанической силой, как никто до него в России, передавал он слушателям и зрителям весь смысл и все значение нашего художественного слова. Он раскрывал и показывал пламенную поэтическую душу советского человека, его пытливый ум, его гуманистические стремления, его мечты и его дела, удивительные по разуму и смелости.

   Но для того чтобы так передать душу советского человека, нужно самому обладать всеми высокими качествами советского человека, всем тем, что рождает грандиозный размах работ, создавших новое, невиданное еще в мире социалистическое общество.

   Василий Иванович обладал всеми качествами, которыми славится советский человек, -- патриотизмом, героическим оптимизмом и способностью неустанно воспитывать себя как человека.