Счастье мне улыбалось

В нашем театре к постановке «Леди» приступили в 1964 году и пригласили для этого обожаемого мною Сергея Львовича Штейна, с которым нам всегда так хорошо работалось. Атмосфера во время подготовки «Леди» была такая же замечательная, как и в те дни, когда мы готовили с ним «Поцелуй Чаниты». Репетиции доставляли мне радость. Со Штейном и не могло быть иначе – он очень любил актеров. А нас увлекала его фантазия. Почти все, что Сергей Львович предлагал нам, было окрашено у него юмором, настоящим, тонким, с интеллигентным подтекстом – не таким, как теперешний, в лоб, с непременной пошлинкой, порой даже с откровенной сальностью, этаким юмором «на потребу».

Но вскоре в театре появился новый художественный руководитель, которому многое в театре не понравилось. Штейна, по сути дела, отстранили, и новый режиссер начал вводить в постановку свои мизансцены, делать свои замечания…

Так вышло, что начали мы репетиции «Моей прекрасной леди» при Канделаки, а выпустили спектакль при Ансимове, в январе 1965 года. Несмотря на то что труппа много работала, что все были заняты – за десять лет, что нами руководил Владимир Аркадьевич, было поставлено 25 новых спектаклей, – в театре была группа актеров, недовольных своим главным режиссером. Собственно говоря, это обычная в театральных коллективах ситуация: всегда найдутся люди, чувствующие себя в чем-то ущемленными, готовые к конфронтации. Так случилось и у нас. Внутренний конфликт назревал давно, и нужен был только какой-нибудь внешний повод. И он нашелся.

В. А. Канделаки начал работать над новой постановкой – опереттой Г. Цабадзе «Великолепная тройка». Обычная оперетта советского репертуара, не ахти какая по литературным и музыкальным достоинствам. Сколько мы ставили таких и до Канделаки, и при нем, и после него. Обычные проходные спектакли, о которых даже вспомнить нечего: поставили, сыграли, забыли… Так что дело тут было вовсе и не в этой «Великолепной тройке», а в другом, о чем говорить тут не стоит. Как бы то ни было, но группа актеров, уже давно объединившаяся против Канделаки, пошла жаловаться на него к самой Е. А. Фурцевой и просить, чтобы она заменила руководителя театра.

Недоброжелатели В. А. Канделаки обвиняли его в невзыскательности при выборе произведений для репертуара, в потере вкуса, и при этом ему приписывали и вовсе «полярный» грех – что он требует от актеров «мхатовских» пауз… В общем, «смешались в кучу кони, люди…».

Фурцевой, видимо, не хотелось разбираться с тем, что происходит в Театре оперетты, а скорее всего у нее была тогда забота – куда пристроить способного режиссера Г. П. Ансимова, у которого начались трения в Большом театре… И министр культуры, расположенная к Ансимову, решила, что нашлось место по его талантам – пусть идет и руководит Театром оперетты. Опера, оперетта, какая разница… И там и тут музыка… И там и тут актеры поют…

И вот, даже не предупредив Канделаки, которого она в свое время сама же чуть не силой заставила стать главным режиссером Театра оперетты, Екатерина Алексеевна теперь сняла его. Не вызвала к себе, не поговорила, не обсудила с ним положение в нашем театре. Нет, она просто подписала приказ о его освобождении и поставила перед фактом. Конечно, без работы Владимир Аркадьевич не остался – он по-прежнему пел в Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко, ставил там спектакли. Но его очень обидело такое отношение к себе министра культуры, тем более что Фурцеву он уважал. Естественно, он переживал все, что случилось. В отличие от Владимира Аркадьевича, я относилась к Фурцевой по некоторым причинам более прохладно, никогда не ходила на приемы, которые она устраивала для деятелей культуры. Канделаки приходилось являться туда без меня, и Фурцева, заметив это, однажды сказала ему: «Почему это ваша жена не бывает на наших приемах? Тогда мы просто перестанем ее приглашать»…

* * *

Нам представили нового художественного руководителя театра – Георгия Павловича Ансимова. И начались изменения не в лучшую, на мой взгляд, сторону, по крайней мере, сначала в спектакле «Моя прекрасная леди».

С. Л. Штейн по своей природе был режиссером-романтиком, тонко чувствующим, а Ансимов, человек прагматичный, был режиссером рациональным и, как принято говорить, с современными взглядами. Не знаю, насколько в искусстве это предпочтительнее. Как я уже упомянула, он стал вторгаться в режиссуру Штейна, переделывал мизансцены, которые у Сергея Львовича были задуманы с большим вкусом и тактом, с учетом стиля и пьесы, и музыки.