Счастье на бис

– А что я? Не человек? Просто в мое время конкурсы выглядели иначе. Да и артисты тоже. Что у нас было? Фестиваль советской песни в Сопоте, Золотой Орфей в Болгарии, конкурс артистов эстрады в Москве. Ну, последний для совсем начинающих. Был строго определенный формат: что ты должен петь, как ты должен выглядеть, с кем ты должен спать.

– Что, это тоже Лапин[1] регламентировал? Лично проверял?

– Нет. Но проводилась мысль, что советский артист должен быть женат. Желательно на одной-единственной на всю жизнь. И если ты не обзаводился семьей да еще позволял себе какую-то фривольность в одежде, прическе, к тебе относились с подозрением. Проводили беседы. А потом и вовсе убирали из эфира. Поэтому все были как под копирку: костюм, галстук, пробор на левую сторону, комсомольская улыбка.

– Я считала, что для вас перечисленное органично.

– Для меня органично. А для многих людей искусства – нет. Но им приходилось изображать то, чем они не являлись. И я не вижу в этом ничего хорошего. И конкурсы декларировали тот же формат. Вот взять Сопот. Ты же знаешь, что у меня была первая премия?

– Конечно! Вы привезли «Янтарного соловья» в Советский Союз впервые после десятилетнего перерыва!

Он как-то печально улыбается, глядя сквозь экран. И Сашка чувствует неладное. Что? У нее даже видеозапись есть! Ее потом сотни раз по каналу «Ностальгия» крутили. Триумф советского певца. Туманов и проснулся знаменитым как раз после того конкурса.

– Но ты не знаешь, что я не выиграл главную премию Сопота, – вдруг спокойно продолжает Всеволод Алексеевич. – Это был конкурс эстрадной песни. Эстрадной музыки. Ну примерно как Евровидение. А нас, советских артистов, посылали туда с политическими балладами. На русском языке. Которые никто не понимал. Ты представь, если сейчас на Евровидении выйдет кто-то с серьезным лицом и комсомольским пробором и начнет задвигать шестиминутную оду дорогой партии. Как он будет смотреться на общем фоне? Вот и мы так смотрелись. Мой соперник из Польши – молодой веселый парень в джинсах, в расстегнутой на две пуговицы рубашке, с задорной песней про любовь. Он тогда получил первую премию.

– Как?! А «Соловей»?!

– Был еще дополнительный приз. Вторая статуэтка. В дополнительной номинации «Политическая песня». И я сильно подозреваю, что ее придумали специально для участников из Советского Союза, для большого брата, который всех там основательно достал. И за победу в ней тоже давали «Соловья». Которого я и привез. Но об этом ни по телевидению, ни в газетах, ни даже в моей официальной биографии не было сказано ни слова.

Сашка тянется за кружкой с чаем, оставленной на журнальном столике. Такую новость еще надо переварить.

– Надеюсь, ты не слишком во мне разочаровалась, – усмехается Туманов.

– В вас?! Ни капли. Еще не хватало. Вы-то причем? Это система.

– Мне иногда интересно, что я должен сделать, чтобы тебя разочаровать? Убить котика?

Сашка оценивающе на него смотрит пару секунд, потом качает головой.

– Нет, котика вы не убьете. Человек, который пытается погладить голубей на улице, не может убить котика. Даже в ритуальных целях. Мы смотрим или болтаем? Там вон уже поют!

– Смотрим, смотрим. И слушаем. Ну и зачем он выбрал такую тесситуру? Что за манера пищать у сегодняшних теноров? Или еще лучше шептать? А бэк вообще кто в лес, кто по дрова. Нет, ну а сценография где?!

Сашка снова приваливается к его креслу и блаженно прикрывает глаза. Началось!

Через пять номеров становится ясно: петь никто не умеет в принципе. Для Сашки не новость. Она хорошо помнит его интервью с заголовком «Даже не пытайтесь петь при мне». Так это не вырванная журналистами из контекста фраза, как часто бывает, а правда. При нем лучше не петь и о вокале не рассуждать, он всё знает лучше всех. Но Сашка и не пытается – ни рассуждать, ни тем более петь. Ей интересно его слушать. Особенно когда с вокала он переходит на личность. Или ее отсутствие.

– Все одинаковые, ты посмотри! Смазливые мальчики в узких штанишках. Вот участника от Израиля видела?

Ну конечно видела, рядом же сидят. Не слышала толком из-за его комментариев, правда.

– Нормальный дядька. Голос приятный, – осторожно высказывается она, видя, что он ждет реакции. – Баритон. Мне баритоны как-то ближе, чем воющая или шепчущая мелочь.

– Вот! А его сейчас прокатят. Знаешь почему? Потому что ему полтинник. И аудитория Евровидения не станет за него голосовать. Плевать, какой вокал, какой голос. Неформат!

Сашка чувствует, что у Всеволода Алексеевича личное включается. Чего она и боялась. Сейчас разнервничается, уже нервничает, сахар поднимется.

– Тогда бы в условиях конкурса прописали, что участники не старше тридцати, например. Нетрадиционной ориентации. И конкурс назвали не музыкальным, а конкурсом спецэффектов, – горячится он. – У кого шоу круче.

– Всеволод Алексеевич, это все и так знают. И те страны, в которых грамотные люди в отборочных комиссиях, подходящих участников и посылают. Не принимайте так близко к сердцу, пожалуйста. Накапать вам корвалольчика?

Фыркает, не отрываясь от экрана.