Счастливая звезда (Альтаир)

— Есть чудаки, — сказал профессор, усаживаясь на диван. — Свою неграмотность они прикрывают глупейшими рассуждениями о разных склонностях характера, о любви к живой природе, будто широкое развитие техники находится с ней в противоречии. А я соловьев ходил слушать на Тверской бульвар. Это, как вам известно, центр Москвы. Снуют машины и троллейбусы. Милиционер через громкоговоритель регулирует уличное движение. Проносятся в воздухе реактивные самолеты… А на бульваре цветут липы и левкои, матери возят в колясочках детей… И вот поздним вечером, когда станет потише, поет, заливается на все лады московский соловей. Понимаете — московский! Не мешает ему наша, советская техника, привык он к ней, не то что иные бородатые чудаки.

На экране, как и должно быть, если позволяет расстояние до передатчика, появилось изображение. Не нужно было особенно точно настраиваться, так как мощность сигнала оказалась не маленькой. Видимо, «Альтаир» находился не так уж далеко.

— Хорошая четкость, — определил профессор, рассматривая неподвижную картинку.

Митяй почесывал затылок и не мог понять, что же случилось с изображением.

Ребята привыкли видеть висящую лодку, кусок кормы, мачту для флага, угол ящика. Сейчас ничего этого не было. Объектив «Альтаира» показывал пустынную палубу, освещенную лампочками. Они вытянулись цепочкой и пропадали где-то далеко, в глубине экрана. По борту строгим рядом белых пик выстроились тонкие трубки, поддерживающие крышу над палубой.

— Повернули ящик! — с досадой воскликнул Усиков. — Теперь берега совсем не увидишь.

Митяй догадался об этом раньше Левки и забеспокоился всерьез. Он не верил, что местоположение теплохода можно определить по разговорам пассажиров и другим признакам. Только своим глазам верил Митяй, надеясь увидеть на экране четкую вывеску с названием пристани. Вот это доказательство! Все остальное, особенно Левкины домыслы, не принималось им в расчет.

Почти на всех пристанях суда загружались ящиками, тюками, корзинами. Не хватало места — заполнялись нижние палубы. Так было и сейчас. Пришлось потесниться. Ящик с аппаратом прижали к самому борту, чтобы уложить рядом другой груз. Хорошо, что объектив «Альтаира» видел палубу. Ящик с прорезанным в нем отверстием могли бы повернуть иначе, то есть объективом к стенке другого ящика.

— Кто-то идет! — негромко сказал профессор, увлеченный новой для него техникой.

Не каждому приходится видеть тайную передачу телевидения. Пассажир, идущий по палубе, не мог даже предполагать, что за ним наблюдают, причем не из окна соседней каюты, а совсем с другого теплохода, который плывет за десятки километров отсюда.

Человек медленно шел навстречу объективу. Вначале была видна только его расплывчатая фигура — силуэт не в фокусе на матовом стекле фотокамеры. Затем, по мере его приближения к ящику, четкость повышалась, исчезла расплывчатость линий, уже можно было рассмотреть пышные, курчавые волосы, освещенные лампами сверху. Но вот человек подошел совсем близко. Яркая лампа светила ему прямо в лицо.

— Багрецов! — прошептал Женя.

Сомнений не было. Высокий худощавый парень. Криво завязанный пестрый галстук. Плащ, небрежно висящий на руке. Наивные и вместе с тем грустные глаза. Этого человека Женя узнал бы не только на экране вполне приличного телевизора, но и на плохом, недодержанном негативе. Правда, к тому у Журавлихина были свои, сугубо личные причины. Как же ему не знать Надиного друга?

Багрецов ходил взад и вперед по палубе, постоянно оглядываясь. Зачем? Ведь, кроме студентов и профессора, сидящих в каюте «Горьковского комсомольца», никто им не интересовался. Палуба все время оставалась пустой, пока не выключился аппарат. Следующие пять минут опять было видно Багрецова. Кто знает, не бродил ли он весь прошедший час.

Куда ехал Багрецов? И Митяю и Леве этот вопрос показался бы праздным, но Женю заинтересовал серьезно. Багрецов знал маршрут экспедиции Толь Толича, поэтому Надя, по просьбе Журавлихина, должна была найти следы своего обиженного друга.

«Попробуем рассуждать так, — думал Женя, поеживаясь от свежего ветра из окна. — Если каким-либо способом связаться с Багрецовым, то аппарат будет найден. Багрецов знает, кому принадлежит груз. Значит, мы все равно нашли бы его, хоть на Южном полюсе… Но как послать телеграмму Багрецову? На какую пристань? На какой теплоход? Хорошо бы, этот друг написал Наде, тогда через нее можно связаться с ним».

Желание ясное и абсолютно естественное, но Женя, к удивлению своему, почувствовал, что не хочет письма Багрецова. «Пусть молчит, ей не пишет. «Альтаир» найдем и без него», — думал Журавлихин, успокаиваясь тем, что Наде неприятно получать письма от оскорбленного друга.

Напрасно Женя хитрил, оправдываясь заботой о девичьем покое; пусть невольно, но все же он изменял своим принципам. Хотелось, чтоб письмо Багрецова затерялось, телеграммы не доходили и сам он как можно дольше не приезжал в Москву.

Все это было противно и шло вразрез с высоконравственными установками Журавлихина, его деликатностью и щепетильностью.