Счастливое старение. Рекомендации нейробиолога о том, как жить долго и хорошо

Мой дед умер, когда мне было 10 лет, оставив нам издание Британской энциклопедии 1910 года. Я часами изучал эту книгу, усевшись на полу в своей комнате, и узнавал мир таким, каким его видели люди в начале ХХ века. В том издании не было статей о самолете, автомобиле, радио и пенициллине

. Статьи о хранении пищевых продуктов (с акцентом на засолке и сушке), аэронавтике

(с фотографиями дирижаблей и цеппелинов) и Аляске («которую в прошлом называли русской Америкой») представляли собой увлекательную противоположность известного нам сейчас. Так что неудивительно, что во время изучения нейронауки я заинтересовался историей этой области и начал анализировать, о чем писали ученые в конце XIX столетия. Меня поразило, что многие вещи, которые, как нам кажется, мы открываем только сейчас, либо открыли, либо интуитивно постигли ученые той эпохи, жившие 100 и даже больше лет назад.

Память предлагает нам превосходный пример того, как современные ученые забывают о том, что было раньше. (Не ирония ли судьбы?) Когда в 1992 году я поступил в аспирантуру, внимание исследователей памяти было сосредоточено на осмыслении двух проблем: что чаще всего запоминается, а не забывается, и какова в этом роль височных долей и гиппокампа? Во мнениях на основополагающий вопрос о сохранении и извлечении воспоминаний наблюдалась некоторая путаница, расхождения и откровенное игнорирование. Как оказалось, одна группа исследователей работала над этим еще в начале ХХ века, но их открытие долгие годы не распространялось – до тех пор, пока оно не было возрождено и восстановлено под влиянием большого объема фактических данных, не имевших другого объяснения.

Я поступил в докторантуру Орегонского университета, где моим наставником был Даг Хинцман, изучавший человеческую память. Весной на первом курсе я отправился в район залива Сан-Франциско, чтобы посетить факультет психологии Калифорнийского университета в Беркли и сделать там доклад о своем исследовании. Меня пригласили туда два профессора, Эрв Хафтер и Стив Палмер. (После получения степени доктора наук я занялся научными исследованиями вместе со Стивом, а Эрв проводил мою свадебную церемонию.)

Во время этого визита Эрв познакомил меня с профессором по имени Ирв Рок, который много лет был для него источником вдохновения. (Да, в этой истории есть два человека с похожими именами, Эрв и Ирв.) Рок учился у последних гештальт-психологов – влиятельной группы ученых, созданной в Германии в 1890-х годах. Вы, наверное, слышали фразу: «Целое больше суммы составляющих его частей»? Так вот, она берет начало в исследованиях специалистов по гештальт-психологии (на самом деле слово «гештальт» вошло в английский язык в значении «единая, целостная структура»). Можно сказать, что подвесной мост – это гештальт: функции и предназначение этого сооружения трудно определить по фрагментам кабеля, перекрытиям, болтам и металлическим балкам; только их сочетание образует строение, по которому мы определяем, что он отличается, скажем, от строительного крана, состоящего из тех же деталей.

В момент нашего знакомства Ирву было 70 лет, а мне 35. Нас с ним объединяла любовь к маринованным огурцам и истории науки. Более 100 лет назад гештальт-психологи считали, что каждый раз, когда вы испытываете что-то на собственном опыте (это может быть прогулка по окрестностям, беспокойство о будущем, вкус соленого огурчика), в мозге остается след, своего рода химический осадок. Теорию об этом следе, или осадке, в основном не принимали во внимание, но только не Ирв. Он познакомил меня с богатством научных трудов по гештальт-психологии. Это было равносильно чтению Британской энциклопедии на полу детской комнаты. Эти работы выглядели весьма актуальными и содержали долю истины, в них просто не было строгих экспериментальных протоколов, которые мы используем сейчас.

Тем временем в Орегонском университете Даг Хинцман разрабатывал современную версию «теории осадка» – теорию множественных следов[83]. В понимании Дага, который расширил работу гештальтистов, каждый ментальный опыт оставляет в памяти след. Даг – истинный ученый. Он не торопится с выводами, придерживаясь взвешенного и осторожного подхода. И у него вообще-то нет любимой теории – он просто разрабатывает умные эксперименты и ждет, о чем ему расскажут данные. И данные поведали ему, что теория следов – это наиболее эффективное объяснение тысяч наблюдений о памяти.

Вот как Даг объяснил мне это во время одной из наших первых встреч (согласно записям в моем лабораторном дневнике за 1992 год):