Счастливый билет. Моя настоящая жизнь. Том 2

В результате вышла мутная история, густо поросшая легендами. Замелькали фирмы-однодневки, которым какими-то кривыми путями передоверялись права театра на пользование площадями: «туда, потом сюда, а потом вот туда…» Все это не могло не привести к серьезным конфликтам экономических интересов людей, которые в той или иной степени этими вопросами ведали.

Я не думаю, что Олег Николаевич хоть как-то во всем этом разбирался. Скорее, он доверял другим. К тому же ему катастрофически не хватало здоровья на то, чтобы отслеживать состояние дел. В результате, когда я довольно скоро после смерти Ефремова попытался инвентаризировать театральное хозяйство, я обнаружил, что тринадцать с половиной тысяч квадратных метров нежилых площадей безвозвратно утрачены, а театру остались только три, в которые я и вцепился своей, так сказать, бульдожьей хваткой. По документации сегодняшнего дня в случае, если будет реализован инвестиционный проект и напротив МХТ будут выстроены новые здания, театр получит в собственность всего три тысячи квадратных метров вместо шестнадцати с половиной.

Это довольно важная часть предыстории, которая, возможно, впоследствии прольет свет и на нелады, и, в частности, на довольно постыдную инсценировку судебного процесса против нескольких сотрудников Художественного театра, который был начат в 2007 году и продолжался два с половиной года.

После похорон Олега Николаевича за меня довольно стремительно и активно взялся тогдашний министр культуры Михаил Ефимович Швыдкой. Разговор, как всегда в таких случаях, был тайный и… без вариантов, как говорится. Здесь невозможно было сказать – «да пошли вы…» Швыдкой объяснил мне, что, дескать, отказываться от предложения возглавить Художественный театр мне было бы нехорошо, непорядочно, потому как здесь мне и ремесло в руки дали, и здесь я полтора десятка лет был ректором Школы-студии. Ну и, наконец, я не участвовал во всех вышеизложенных «славных экономических новациях». Хочу напомнить, что я, играя по одной премьере в год, никогда и никаким образом не принимал участия в общественной и иной жизни МХАТа, а был только его актером – актером, который играл некоторые спектакли в театре, где помимо меня в труппе было еще сто с лишним человек.

Кстати, те пятнадцать лет, пока занимался Школой-студией МХАТ, я служил в Художественном театре на полставки, при том, что «Амадей», в котором я играл Сальери, приносил, кажется, наибольший финансовый успех театру, с трудом сводившему концы с концами.

Сам Олег Николаевич Ефремов был рожден для Художественного театра. Но… для идеального Художественного театра. В реальный советский МХАТ, когда Ефремов закончил Школу-студию, его не взяли, и он вынужденно отправился «состаиваться» в Центральный детский театр (кстати, к несомненному счастью ЦДТ, потому что после появления Олега Николаевича именно там началось возрождение российского театра).

Но Ефремов-то считал, что он по праву должен работать во МХАТе! Дарование его актерское было очевидно, характер и задатки – бунтарские, мощные организационные способности также бесспорны. Однако в 1949 году с его курса во МХАТе оставили, если память мне не изменяет, только Алешу Покровского. А Олега – нет. Настолько он не вписывался, не вставал в строй. И ссадина эта была для Олега очень болезненной, особенно по молодости. Я убежден, что обида на Художественный театр осталась в его душе на всю жизнь.

Олег Николаевич всегда был хозяином дела. И как всякий хозяин, он смотрел не на год вперед и даже не на пятилетку, а несколько дальше в будущее.

В принятии окончательного решения для меня одним из главных аргументов было мнение самого Олега Николаевича о том, кто должен наследовать МХАТ после него. Во всяком случае, на этот счет есть показания свидетелей – тех, кто ездил к нему в больницу ближе к его смерти, подтверждающих его слова, что Табаков должен быть после него.

…Почему я…