Счастливый доллар

А выпадала все время дамочка с венцом. Ну да как бы там ни было, но Бонни выжила, правда, до конца от этих ожогов так и не оправилась. И ногу при ходьбе подволакивала, и вообще передвигалась теперь какими-то полупрыжками, полуприхрамывая. А это, я вам скажу, было очень мучительно для нее.

Да и для нас она стала грузом. Так, когда мы втроем удирали от полицейских в районе Декстера, Айова, я, сам раненный, тащил Бонни на спине. Тяжелое было время, гуверовские шакалы крепко стали на наш след, а мы, в постоянных бегах, выматывались, даже не телом – душой.

Там же, около Декстера, Бака ранили, Бланш осталась с ним, ну и, само собой, обоих повязали. А потом мы узнали, что Бак умер. За нами тоже шли, но у Клайда имелся пулемет, так что кое-как удавалось сдерживать погоню.

Как оно было? Путано. Свинцовый дождь. Мы стреляем. В нас стреляют. Клайда ранило в ногу, мне пробило грудную клетку, несколько дробин угодили в лицо. Кровь лилась из физиономии и груди потоками. Потом одна пуля попала Клайду в голову, сбоку. Должно быть, она отскочила от дерева, поскольку не пробила череп, а лишь контузила Клайда. Мы слабели, патроны кончались.

Тут бы нам и конец, но вдруг впереди показалась речушка. Мы побежали. Перебрались как-то, уже и не знаю, как. На другом берегу нашлась дорога, а на ней – фермеры. У них Клайд отобрал машину: к счастью, эти люди не знали, что он безоружен, иначе наш бег кончился бы много раньше. А так нам в очередной раз удалось улизнуть.

И я отчетливо понял, что меня ждет, если и дальше останусь в банде.

Я покинул Клайда с Бонни, как только они поправились и были в состоянии обойтись без меня. Клайд послал меня угнать машину, а я их перехитрил и смылся обратно в Техас. Я был уже сыт по горло этой жизнью в аду. И нет, я не думал, что мне удастся перехитрить закон. К тому времени я хотел одного – жить.

Повязали меня в Хьюстоне, повесив убийство шерифа. На самом деле это сделал Клайд, но я с радостью взял вину на себя. Почему? Да потому, что Арканзас требовал моей выдачи, а мне совершенно не улыбалось попасть в тамошнюю тюрьму. Думаю, там бы я не выжил. А тут, видите, сижу перед вами, истории рассказываю. Вы запишете и переврете все, сочинив очередную слюнявую сказку о великой любви. Нет, мистер любопытный, не знаю я про любовь. Да и какая любовь может быть в аду?

Погибли вместе? Но такова судьба. И выбор, сделанный ими же. А я выжил лишь потому, что Господь Бог, должно быть, следил за мной оттуда, с небес. Но на это вам тоже нельзя полагаться: сейчас у Него гораздо больше народу, за которым надо присматривать.

Что еще сказать? Ну… напишите, что я желаю мира этим мятежным душам. Пускай хоть там обретут покой.

По тому, как Семен вползал в машину, Агнешка поняла – что-то случилось.

– Больно? – она помогла усесться, сама пристегнула ремень и, прежде чем трогаться, задала обычный вопрос: – Может, в больницу?

Мотнул головой.

– Что случилось?

– Дома.

Ехали молча. Агнешка постоянно оглядывалась на Семена, который сидел, запрокинув голову. И глаза закрыл. И вообще белый он, как скатерть. И температура, наверное, опять поднялась. И…

– Поверил, – сказал Семен, когда свернули на знакомую развилку. – Проверял просто.

Рука прижатая к боку и кривая улыбка. И вопрос о проверке застревает в горле. Господи-господи, пусть Агнешка ошибается, и все было совсем-совсем иначе.

– Все нормально. Не волнуйся. Зато теперь поможет. У него возможности. И Вареньку ненавидит.

Теперь Агнешка тоже ненавидела Вареньку, люто, по-волчьи, как никогда не находила в себе сил ненавидеть школьных обидчиков, или соперников, или вообще хоть бы кого.