Счастливый Феликс: рассказы и повесть

Когда он вернулся на кухню, тетка мирно пила чай с пышками и свежим вареньем и что-то рассказывала бабушке, дружелюбно улыбаясь. Павлик присел за стол и потянулся к пышкам. «Ох, – тетка коротко взглянула на часы, – я ведь электричку пропущу». Поблагодарила бабушку за чай и пошла к двери, погрозив ему с порога пальцем.

Этот эпизод остался их тайной, бабушка никому не рассказала. Бросаться колючками Павлику расхотелось, и ребята не дразнили – наоборот, сочувствовали. Ничего не зная про пышки с яблоками и бабкину конспирацию, они были уверены, что Павлик получил от отца взбучку.

И получил бы, Павел это хорошо знал, если бы…

– Мародеры! – кричала тетка, выкарабкиваясь из шезлонга. – Никакой управы нету; головорезы!

– Мойте руки, мальчики.

Бабушкин голос и бабушкины слова, только произнесла их мать. И так же, как он в тот день, «орлы» с явным облегчением отправились мыть руки. Можно было быть уверенным, что торопиться не будут и вернутся со стерильно чистыми руками. Все, как в тот день. Не хватало только тетки. Вернее, тетка вот она, приближается к террасе, но куда там Софе, с ее короткими жидкими волосами, до той!.. «Потому и почувствовала, что волос мало. Дурачье, разве в такую голову надо стрелять», – разочарованно подумал он и вспомнил вдруг, что совпало почти все, кроме одного – в то время ему было лет десять.

– Воспитание, – крутил головой отец. – Никакого уважения к старшим, одни потачки. Ремня им надо хорошего! Уши надрать.

– Ну хватит ворчать, – перебила его жена. – Дети проголодались.

К столу нерешительно подошли Ромка с Владиком, опасливо поглядывая на деда.

– Ну? Что надо сказать? – Иннокентий Семенович переводил строгий взгляд с одной физиономии на другую.

– Мы больше не будем!

– Не мне – тете Софе скажите!

Мальчики нестройно проныли те же слова, не глядя на тетку. Та, со стиснутым в кулаке платком, энергично подалась к Иннокентию Семеновичу:

– Я говоррю: распущенные. Не дети – шантрапа. Фарфор старинный у меня разбили вдрребезги!

Она смотрела на растерянных, съежившихся мальчуганов пристально и негодующе, словно перед ней стояли не перепуганные ребятишки, а мужчина с овечьим лицом.

Пиковая дама! – пронзила Валентину мысль, а следующая была совсем уж абсурдной: детей в охапку – и на первый же самолет. Все равно куда, только – отсюда, от нее…

Вдруг отчаянно закричал Владик:

– Баба Яга! Баба Яга!.. – и захлебнулся плачем.

Арктический холод повис над столом. Павел вскочил, сгреб испуганных «орлов» и потащил в угол, где забор примыкал к стене домика. В конце концов, думал он задыхаясь, отец прав, дети должны понимать… уважать… И ведь в садике их ставят в угол; о чем разговор? Я же не буду драть им уши. Наказание не должно быть унизительным для ребенка. Но это не значит, что детей не надо наказывать совсем, в конце концов.

Хлопнула калитка за Валентиной. Галина Сергеевна убирала посуду. Во главе стола прямо и неподвижно сидела Софа. Иннокентий Семенович курил. Сегодня у него разыгралась подагра, а лекарство, как назло, осталось в городе.

12

Сумасбродная летняя мысль о самолете все равно куда была никак не приложима к реальности, зато помогала иногда засыпать без седуксена. Реальность же начиналась каждое утро грохотом Софиной двери, которой послушно вторили все остальные двери по мере продвижения старухи по квартире.

Ромка пошел в первый класс, чему предшествовала приятная суета – покупка школьной формы, ранца и множества нужных и ненужных мелочей для его начинки в магазине с клацающим названием «Канцтовары».

Владику нужно было удалять аденоиды; пока что три раза в неделю после садика его водили на процедуры к ухогорлоносу.

На первом этаже дома открылась пирожковая, о чем сообщали едкий дым и неоновые буквы, загорающиеся задолго до наступления темноты.

Безобидная точка общепита не имела никакого отношения к жильцам на всех пяти этажах, разве что припозднившийся холостяк захватит по пути домой горячие пирожки. Правда, сделает он это один-единственный раз, потому что смелый эксперимент надолго запоминался жестокой отрыжкой. Заведение открывалось утром и больше, казалось, не закрывалось никогда. Помимо указанных в меню пирожков, жарили там пончики, наливали бульон, но и не только бульон. В парадном теперь толпились оживленные субъекты с красными лицами и блестящими глазами, прикуривали друг у друга, говорили громко и все одновременно. Вечером – Павел не знал, когда именно, – дверь пирожковой вдруг переставала хлопать, но снизу долго доносилось звяканье кастрюль. Оживление в парадном продолжалось допоздна: там назначались встречи, свидания, велись бурные споры, после которых оставались окурки, бутылки, вонючие лужи. Стены впитали чад от перекаленного масла.

– Мышка! – закричал утром Владик. – Я первый увидел! Папа, папа, смотри: мышка!

– Сейчас убежит, – улыбнулся Павел. – Не шуми, она боится.

– Я тоже вчера видел, вот такую! – Ромка развел руки.

– Возьмем ее к нам домой, – заныл Владик. – Папочка, ну возьмем…

Мышь оказалась не из пугливых – ускользнула без особой спешки.