Считаю до трех!

Дождь колотил по насквозь промокшей куртке Лёшки. Он замёрз, устал, ему хотелось лечь и не двигаться. Или хоть немножечко отдохнуть.

— Нет! — сказал себе Лёшка. — Ляжешь — не подымешься. Нужно идти вперёд! Идти, пока есть силы.

Он несколько раз внимательно просчитал весь маршрут и решил, что ошибся всего на сто пятьдесят шагов.

— Тут где-то должна быть вешка, за ней поворот, — сказал он, поднимаясь и снова пускаясь в дорогу.

— Раз, два, три… десять… пятнадцать! — считал он вслух, вытаскивая стопудовые сапоги из жидкой грязи. — Сто… сто двадцать… сто сорок! Есть!

Он увидел тёсаный кол, старый и прогнивший. Но Лёшка был уверен, что это вешка. Кол был просмолён и обтёсан топором.

— Есть! — Мальчишка был готов целовать эту чёрную гнилую вешку. — Вперёд!

И опять чавканье воды под ногами! Он падал на колени, проваливался в трясину, полз, но двигался вперёд.

«Терпи! Терпи!» — шептал он. Тренер чаще других повторял это слово на тренировках. «Давай! Давай! Победа зависит только от тебя! Не тот боец, кто побеждает, а тот, кто умеет терпеть! Победа не может быть случайной! Учитесь не побеждать, а добиваться победы!» Странное дело: смысл этих слов дошёл до Кускова не там, в спортивном зале, где он бросал противников одного за другим на татами, а вот здесь, в этом затхлом бесконечном болоте.

Сквозь завесу дождя он увидел лес! Лёшка не поверил своим глазам. Высокие сосны были совсем близко, каких-нибудь метров двести!

— Дошёл! — сказал он. — Дошёл! Вон камень! Вон тропа, бегущая мимо деревьев.

Блокнот совсем размок, и Лёшка не мог определить, где он остановился и куда делась тропа.

— Да наплевать! — сказал он. — Пойду прямо.

Ощупывая шестом кочки, он запрыгал по болоту как заяц. Эти кочки, похожие на затылки нестриженых деревенских мальчишек, становились всё меньше. Лёшка с трудом удерживался на них. Он остановился, балансируя, на крошечном кусочке твёрдой почвы. Белёсое моховое болото было вокруг. И вдруг он увидел зелёную лужайку, совсем рядом, совсем близко… Какая-то длинноносая пичуга, не обращая внимания на дождь, бегала по ней. От неё до берега было метров пятьдесят.

Не ощупав дорогу шестом, Лёшка шагнул на зелёную площадку и сразу понял, что пропал. Нога мягко ушла в глубину, не встречая опоры.

Так глубоко он не проваливался ещё ни разу. Лёшка ушёл в болото по грудь и почувствовал, что под ногами — пропасть. Он пытался поплыть, но болотная жижа не вода, она не даёт человеку лечь горизонтально, и тело как нож торчком уходит в топь. В болоте не поплывёшь!

С каждым движением Лёшка глубже и глубже уходил в трясину. Он перехватил шест поперёк и чуть выполз на него грудью. Шест был как перила, как ограждение около спортшколы на улице, где любили сидеть ребята из команды. Шест держал Кускова, но и болото не отпускало: холодом и тяжестью наливались Лёшкины ноги, и тянуло, тянуло в глубину… От малейшего движения тело погружалось вместе с шестом на несколько сантиметров.

Это было так страшно, что Лёшка даже не мог заплакать, а только тихо скулил.

Ему страшно захотелось домой! Сидеть на диване и смотреть телевизор, «Клуб кинопутешествий», можно даже и про такое гиблое болото, или «В мире животных» — про куличка, который вон по кочкам бегает.

Да пусть не домой, а просто к людям. В электричке ехать или в метро и чтобы кругом стояли люди — пусть толкаются, пусть бьют по коленкам сумками, пихают под ноги чемоданы, но только бы люди вокруг.

Комары, которых никакой дождь не брал, теперь, когда он был неподвижен, впивались Лёшке в голые руки, в шею, лезли в глаза. Вот один сел на распухшую накусанную руку, пошарил хоботком, совсем так, как только что Лёшка ощупывал шестом болото, нашёл пору и впился, приседая и раскорячивая суставчатые ноги, и брюшко у него наливается кровавой каплей!

— Не ушёл бы из дома — не оказался бы здесь, — прошептал Лёшка. — Не надо было уходить. — Он вспомнил мать, Ивана Ивановича («Ты перед нею виноват! Знал бы ты, как одному мальчонку растить, когда он мамку всё время просит!»), Кольку, представил, как тот стоит на балконе и смотрит вдоль улицы, стараясь угадать в прохожих его, Лёшку Кускова.

— Хоть бы Колька был здесь! — шептал Лёшка. — Он маленький, а всё ж насобирал бы хворосту, немножко, по веточке. Это не тяжело. Кинул бы мне охапку под грудь, я бы и вылез… Вот лежу тут один, один… Пропадаю.

Его стало клонить в сон. Ледяная вода добралась уже до лопаток, и Кусков понимал, что если сейчас он поднимет голову, то коснётся воды затылком.

Какой-то странный сон стал возникать у него перед глазами. Ему показалось, что он идёт в хороводе по избе деда Клавдия, что слева и справа его держат за руки и упираются плечами в его плечи люди. Плывёт и качается перед глазами Катино лицо… Играет музыка, и много-много людей вокруг…

— И я со всеми, и я со всеми!.. — сказал Лёшка и очнулся. Кругом было болото, вода дошла уже до подбородка. — Эх! — застонал он. — Пропаду, и никто не узнает!

Ему показалось, что на берегу, таком близком, таком недоступном, среди деревьев мелькают фигуры, что там кто-то есть. И Лёшка закричал изо всех сил: