Я сидела у себя в кабинете, находившемся по соседству с кабинетом моего начальника, и сосредоточенно составляла для него расписание. Оно получалось очень плотным. Давала о себе знать и предновогодняя суета, и старые дела, которые я намеренно откладывала когда-то, чтобы сейчас заткнуть ими все дыры в его графике. Промучившись пару часов, я удовлетворенно разглядывала результат своих трудов – у престарелого ловеласа и минутки на меня не найдётся в ближайшую неделю.
Захар Андреевич с ужасом взирал на накопившуюся за его отсутствие внушительную стопку бумаг, которую я пару секунд назад положила на стол перед его носом. Я сидела в кресле напротив и похотливо сжимала его ладонь.
– Нет, нет! – запротестовал он, вскочил с места и подошёл ко мне. Поднял на руки, уткнулся носом в шею, шумно вдохнул аромат моих волос. – Я слишком соскучился!
Поставил меня на пол, развернул спиной к себе. Руки его, искавшие застежку на платье, дрожали от нетерпения, но я решительно отодвинулась.
– Сначала документы! – сказала твёрдо, но тут же мягче добавила: – Пожалуйста! Меня дёргают со всех сторон, требуя твои подписи. Мне кое-как удалось договориться с начальником литейного цеха, он ни в какую не хотел начинать, не имея договора на руках.
Он тяжело дышал, раздувая ноздри.
– Объекты простаивают! – взмолилась я.
– Чтоб они все провалились!
Мой босс разъярённо взлохматил себе волосы и рухнул в кресло, подвинул бумаги. Схватил первый лист, начал читать, но тут же, плюнув, взял ручку и поставил подпись, не глядя. Та же участь постигла и оставшиеся документы, после чего мы переместились на диван.
Через двадцать минут я вернулась к себе в кабинет и взялась за составление нового расписания для своего начальника.
Захар Андреевич торжественно объявил, что теперь у меня есть право подписи.
– Больше не лезь ко мне со своими дурацкими бумагами, – хрипел он мне в ухо, увлекая за собой к дивану.
Вот теперь я была довольна.
Мне часто снится один и тот же сон. Нет, он разный!.. но всё же один и тот же.
В нём я всегда ищу что-то, брожу по каким-то коридорам в самых разных зданиях, и не только в зданиях. Иногда декорации повторяются, и это оказывается тот же отель, что и в предыдущих снах, иногда это заброшенный дом или бывшая школа, здание какой-то фабрики, переулки в деревне, широкие проспекты и мосты мегаполиса. Иногда это подземка с непонятной схемой и кучей разноуровневых переходов, среди которых я блуждаю, выискивая что-то и одновременно убегая от кого-то. Иногда это лабиринты со стенами из какого-то мусора, вроде покорёженных листов железа и колёс от старых автомобилей. И иногда я нахожу то, что ищу. Какую-то дверь, может быть, какой-то ход или лаз, – всегда по-разному – и пересекаю черту, после чего большинство воспоминаний о сне стираются, остаётся только ощущение. Что-то непознанное, содержащееся за семью печатями и строго охраняющееся, что-то несомненно волшебное или опасное. Какая-то тайна.
Я вспомнила об этом сне, прогуливаясь по Петербургу. Странным образом его проспекты, улочки и переулки вплетаясь в мои мысли, напоминали мне этот сон, и на какой-то момент я забеспокоилась, а не сплю ли я в самом деле. Постояла, озираясь по сторонам, – вроде бы реальность, а вроде и нет. «Ну и ладно, – подумала я и побрела дальше, – объективной реальности ведь вообще не существует». Видимая реальность, как и замечательно её иллюстрирующий Петербург, со своей вычурностью помпезных фасадов и ободранной изнанкой подворотен, всегда раскрывается по-разному. То, какой она предстанет, зависит от угла обзора, от точки зрения смотрящего, и только.
Каким видит Петербург заезжая певица? Миллионы огней, приветствующих её на гастролях. Сказочный город с шикарными отелями, красивыми проспектами и разводными мостами. Каким видит его питерский бомж? Каменный склеп, заключивший его на самом дне человеческого существования, грязные помойки и полуночные крысы.
Кого видит в Антоне его мать? Своего бесконечно любимого единственного сына. Глядя на его лицо, она видит не только то, что оно ей показывает прямо сейчас, не только этого солидного мужчину с бычьей шеей. Она видит его орущим новорождённым, сосущим её грудь, его первые зубы. Видит его вымазанным зелёнкой от ветрянки, видит причёсанного первоклассника с букетом гладиолусов, прыщавого подростка, долговязого выпускника. Её надежда и опора, любовь всей жизни и единственный её смысл. Кого увидит в Антоне зарвавшийся должник, которого он вытаскивает за шкирку из своего багажника, чтобы швырнуть мордой в грязь на безлюдной ферме? Преследователь и мучитель, воплотившийся ночной кошмар, смерть в человеческом облике.