Сделай ставку и беги

Минут через двадцать в приемный покой вышел врач.

– Ну как, доктор, наш герой? – Иван вскочил, охватил его за плечи, пытливо заглянул в глаза. – Жить будет?

– Будет, будет. В упор, говоришь, стрелял? Что-то я там пули не обнаружил.

– Да ты шо?! От спасибо за новость. Стало быть, все-таки не попал проклятый бандюган. Исхитрился, стало быть, увернуться. В упор и – исхитрился. Вот ведь реакция. Шо значит воинская выучка. Какой человек! Один на тысячу! – Иван восхищенно зацокал, взглядом предлагая окружающим восхититься вместе с ним. – Вы сберегите его, доктор! Для всех для нас. Для всего человечества!

Ни мало не обращая внимания на наступившую ошалелую тишину, он прижал к бедру заторможенную Лидию и направился к выходу.

– Эй, орёл! – окликнул врач.

Иван обернулся.

– Вообще-то молодец, что пробился. Там швы разошлись, и грязи набилось. Так что, если б не успели…

Тыльной стороной ладони отер воспаленные глаза. Огляделся:

– Давайте беременную.

На улице Лидия тихонько отстранилась.

Я, пожалуй, вернусь. Посижу до утра.

Под удивленным взглядом Листопада она смутилась:

– Мало ли что? Хоть будет кому родственникам сообщить.

– А ты что, знаешь его родственников?

– Нет, но…

– Жанка говорила, что мать у него одиночка. Вроде фабричная ткачиха, – с усилием припомнил Иван.

– Тем более дождусь, – отчего-то обрадовалась Лидия. – Да и куда по ночи?

– Тогда давай прощаться. Засветился я в вашем захолустье. Пора когти рвать, пока и впрямь не отловили.

Приветственно махнув лапой, Иван шагнул в темноту, в сторону моста через железную дорогу, за которой собственно и начинался старинный город Тверь, унизительно переименованный в безликий Калинин.

* * *

Глубокой ночью на кольце трамвая, откинувшись на витой скамейке, в одиночестве сидел полнотелый молодой мужчина в тянучках и тапочках на босу ногу. Рядом стояла опечатанная бутылка водки.

Усмотревший в этом намек судьбы, Иван подошел. Мужчина приоткрыл глаза, оглядел неизвестного.

– Чего здесь? – строго спросил Иван.

– С женой поругался.

– На хрена?

– «Стенку» румынскую требует. У нас и без того новая. Так ей, видишь ли, непременно импортную подавай.

– Зачем?

– Прорва, – исчерпывающе объяснил сидящий.

– Это бывает. Тогда почему целая? – Иван мотнул подбородком на бутылку.

– Не пьется одному. Привычки нет.

Босоногий вопросительно поглядел на нового знакомца.

– Да уж выручу. Не бросать же в беде, – Иван поднял с земли бутылку, ловко свернул пробку. Повертел головой.

– Стакан не захватил, – мужчина сокрушенно пожал плечами.

– Тогда из горла! – Иван раскрутил бутылку и, к восхищению босоногого, единым махом осушил треть. Протянул:

– Давай. Как говаривал мой кубанский корешок Витька Рахманин, ломани, пока при памяти. Ты сам-то вообще кто?

– Я-то? – босоногий сделал неопределенный жест куда-то вверх, усмехнулся, видимо, сопоставив свое положение с тем видом, в каком находился сейчас, и молча потянулся к бутылке.

Минут через пятнадцать, непривычный к выпивке из горлышка, да еще без закуски, он сильно опьянел. Иван отошел отлить за угол, а когда вышел вновь, то возле скамейки стоял милицейский УАЗик, и двое милиционеров, сопя и матерясь, затискивали внутрь машины отчаянно отбивающегося незнакомца.

– Я ничего не нарушил! – протрезвевшим от страха голосом, кричал тот, упираясь. – Говорю вам, я – из обкома комсомола! Балахнин моя фамилия! Можете позвонить, проверить! Это произвол! Завтра же всех повыгоняют к чертовой матери.

При этой угрозе стоящий поодаль старший наряда – сержант – зловеще ухмыльнулся.

Какой армейский сержант не мечтает стать генералом? Какой милицейский сержант себя генералом не ощущает? А генералы – народ гордый. Если, конечно, не против маршалов.