Сдвиг

Чандлер надвигался на него, выставив пистолет. Ивелич перевел взгляд на будку охранника, из двери которой торчали голые ноги Чул-му. Он не видел ни Гаррисона, ни Джуниора, но было нетрудно догадаться, что их постигла та же участь.

— Где она?

Как опытный профессионал, Ивелич не отреагировал. Он вытащил из кармана платок и прижал к ране, чтобы остановить кровь, и только потом спросил:

— Кто?

Глаза Чандлера сузились, он напрягся. Тело Ивелича охватили языки пламени, он закричал. Даже когда Чандлер немного расслабился, он продолжал кататься по полу, пытаясь сбить с себя пламя, пока тот не перевернул его на спину и не приставил к затылку пистолет.

— Где?

Ивелич поднял глаза на Орфея. Его лицо было неумолимым и каким-то неземным. Лицо человека, обуреваемого ненавистью и любовью. Обгоревшая кожа нестерпимо болела, и он не мог поверить, что еще жив.

— К…кто ты?

Чандлер не ответил. Ответ на вопрос выплыл на поверхность сознания Ивелича подобно утопленнику, чье тело поднялось из глубин озера.

Ночной клуб, полный лысоватый мужчина. Чандлер сосредоточился — и узнал имя и место.

Джек Руби.

Клуб «Карусель».

Даллас.

Он изо всех сил обрушил на череп Ивелича рукоятку пистолета, и изображение исчезло, как гаснет экран телевизора при выключении.

Часть IV

Доктрина Трумэна

Целостность и жизнестойкость нашей системы находятся сейчас в большей опасности, чем когда-либо за всю историю. Даже в отсутствие Советского Союза мы тем не менее стояли бы перед серьезной проблемой свободного общества, многократно обострившейся в индустриальную эпоху и заключающейся в примирении понятий порядка, безопасности, потребности в партнерстве с требованиями свободы. Мы также пришли бы к выводу, что в нашем тесном мире отсутствие порядка среди государств становится все менее и менее терпимым. План Кремля ставит целью навязать государствам порядок способом, который разрушит нашу свободную и демократическую систему. То, что у Кремля есть атомное оружие, дает ему еще один рычаг давления для реализации его плана и обращает нашу систему лицом к еще большей опасности, что провоцирует появление дополнительного напряжения. Кроме того, это поднимает вопрос: вынесет ли мир подобное напряжение, не отойдя к какому-нибудь другому типу устройства на чьих-либо условиях?

Новые риски, с какими мы сталкиваемся сейчас, соответствуют масштабу тотальной борьбы, которую мы ведем. Для свободного общества не существует полной победы — свободу и демократию невозможно получить в полной мере раз и навсегда. Общество постоянно в борьбе за достижение этих ценностей. Вместе с тем поражение от сил тоталитарного режима означает окончательное поражение. Эти угрозы подобны снежной лавине в тесном мире поляризованной власти, и выбора у нас нет, кроме как дать им должный отпор либо оказаться погребенными ими.

Директива Совета национальной безопасности 68 от 14 апреля 1950 года

Утверждена президентом Трумэном 30 сентября 1950 года

Гриф секретности снят в 1975 году

Мы ступаем на очень опасный путь. Я бы не стал выступать в его поддержку, не будь альтернатива чревата еще более губительными последствиями.

Гарри Трумэн, 12 марта 1947 года

Даллас, штат Техас

19 ноября 1963 года

— Бах!

Худощавый русоволосый мужчина от неожиданности охнул, увидев, как из-за платана показалась фигура Мельхиора. Он отскочил на несколько шагов назад и едва удержался на ногах. Хотя Мельхиору было бы приятно думать, что после стольких лет его влияние на Каспара ничуть не изменилось, он уловил в теплом воздухе запах виски.

Мужчина выпрямился и, держась в тени, сунул руку под пиджак.

— Томми? Это ты?

— Привет, Каспар, — откликнулся Мельхиор. — Давно не виделись.

Нью-Йорк, штат Нью-Йорк

19 ноября 1963 года

Вернувшись в гостиницу и не обнаружив там Чандлера, БК надолго уставился на скопившуюся под батареями грязь, будто рассчитывая, что тот вдруг оттуда появится. Но в реальности были лишь шесть пустых чемоданов — как черепаха, а точнее, улитка, он был вынужден таскать все «свое» с собой — и была еще вешалка, которая прогибалась под тяжестью ярких костюмов, рубашек, свитеров и брюк, которые он накупил, решив преобразиться в плейбоя и частного сыщика. Да за кого он себя принимал? За Джеймса Бонда? Сэма Спейда? Филиппа Марлоу? Он не был даже незадачливым детективом Полем Дрейком, кого Поль Мейсон привлекал для черновой работы. Он оказался гадким утенком, возомнившим себя лебедем — или павлином, если судить по одежде. Ему недоставало только меховой горжетки, чтобы его гардероб стал окончательно напоминать женский.