Сдвиг

Провинция Камагуэй, Куба

26 октября 1963 года

Беременность длится очень долго. Одиннадцать месяцев, может быть, даже больше, но будущая мать переносит ее хорошо. Похоже, она совсем не нервничает и успокаивает женщин деревни, которые относятся к ней как к любимой родной дочери, заверяя, что все будет хорошо. Она отказывается от острых блюд, теплого рома и касторового масла, которые те приносят, чтобы ускорить роды. Она говорит, что он родится, когда будет готов, и ни минутой раньше.

И вот теперь он готов.

Лу Гарса стоит в углу комнаты, опираясь на палку. Он пользуется ею более по привычке, чем по необходимости, но сегодня на западном побережье острова набирает силу тропический ураган Изабель и массы холодного влажного воздуха, скопившиеся перед бурей, могут потревожить старую рану. От порывов ветра развеваются занавески, простыни, волосы Наз, но она настояла, чтобы окна оставались открытыми.

Лу расположился так, чтобы ему не было видно, что происходит под простыней, закрывающей Наз ноги, но не спускает глаз с ее лица. Оно необыкновенно. Удивительно безмятежно и прекрасно и напоминает скорее лицо чудесно выспавшейся женщины, чем роженицы при схватках. Одна из женщин, назначившая себя ее abuela[50], вышила ей яркий рисунок на наволочке, и теперь голова Наз лежит на подушке как на разноцветной радуге.

— Empuja[51], — тихо советует акушерка и добавляет: — Еl viene ahora[52].

Улыбка Наз становится шире. Если она и тужится, то на ее лице это никак не отражается.

— Я это чувствую. Как и приближение бури.

— Empuja, — снова повторяет акушерка и крестится под простыней.

От порыва ветра дом вздрагивает, и глиняный кувшин, упав, разбивается. К ногам Лу подползает на полу струйка воды, но он ее не замечает. Его взгляд прикован к лицу Наз. На короткое мгновение она сдвигает брови.

И вот уже акушерка восклицает:

— Es aqui! Es aqui![53]

Несмотря на длительное вынашивание, младенец рождается абсолютно нормальным, даже некрупным. Но его конечности удивительно пропорциональны и изящны, как будто он уже начал наращивать мышцы и терять младенческую пухлость. Он так же спокоен, как мать. Его глаза открыты, но он не плачет, пока акушерка его обтирает, заворачивает в одеяло и относит в угол комнаты. Он смотрит не на мать и не на акушерку, а на Лу, которому та протягивает младенца. Гарса медлит и вопросительно смотрит на Наз:

— Ты хочешь сначала его подержать?

Наз качает головой. Ветер разметал ее волосы: черный ореол на фоне ярких красок подушки. Ее ясный взгляд устремлен в пустоту — во всяком случае, ни на что в комнате она не смотрит, — и улыбка становится еще шире.

— Отвези к нему мальчика. Я уже рассказала ему все, что он должен знать.

— К отцу? — Лу все еще не решается забрать младенца из рук акушерки, которая не знает, что делать с ним дальше.

— К Мельхиору, — уточняет Наз и снова улыбается. — Я хочу, чтобы он увидел лицо человека, который его когда-то убьет.

Арлингтонское национальное кладбище

22 ноября 1965 года

На надгробии под крестом выбита простая надпись:

ФРЭНК УИЗДОМ

23 июня 1909

28 октября 1965

Со дня похорон прошел почти месяц, но по какой-то причине дерн на могиле так и не прижился. Все остальные могилы кладбища покрыты ровной зеленой травой, и только здесь она бурая и сухая. Мужчина с букетом незабудок в руках думает, что под подошвами они наверняка раскрошатся, если он подойдет поближе.

— Такое иногда бывает, — поясняет проходящий мимо служитель. — Не волнуйтесь, сэр, здесь все исправят.

Мужчина с цветами кивает. Он не заостряет внимания служителя на том, что засохшая коричневая трава лежит не только на могиле, но и вокруг нее, и расползается хищными щупальцами в стороны, высасывая краски из всего, к чему прикасается. Как только служитель скрывается из виду, мужчина достает из кармана свинцовый грузик, похожий на пулю, к которому прикреплена катушка проволоки, и забрасывает на середину коричневой проплешины. Он смотрит на прибор, напоминающий наручные часы, и убеждается в верности выводов, сделанных на основании внешнего вида травы. За проволоку он подтягивает грузик к себе, убирает в карман и отворачивается, а потом, будто вспомнив что-то, бросает цветы себе за спину.

Этот жест навевает ему воспоминания, от которых перехватывает в горле. Жаркий день в Новом Орлеане весной 1942 года, когда он сделал меткий бросок не глядя. Все началось именно тогда. И он это сразу понял, хотя об этом не знали ни Умник, ни Каспар.

Он поворачивается, возвращается к могиле, поднимает цветы и кладет их у надгробия. Трава под ногами действительно ломкая. Радиация не такая сильная, чтобы из-за нее тревожиться — во всяком случае, облучение длится всего несколько секунд, — но он все равно старается не прикасаться к земле, надгробию или уже увядшим цветам на могиле. Потом он поворачивается и идет к телефонам-автоматам возле часовни.