Secretum

Сфасчиамонти молчал, но, кажется, я мог бы описать его чувства. Он, который так гордился своей практикой сбира, вдруг вынужден был отдать бразды правления в другие руки. То, чего он не добился силой и угрозами, Атто достиг благодаря уму, хитрости и отчасти везению. Конечно, блюстителю закона, коллеги которого не принимали всерьез его разговоров о черретанах, было нелегко позволить другому первому поймать этих неуловимых черретан. И тем не менее это было так: благодаря молитве «Отче наш», прочитанной в неподобающем месте, у нас в руках очутился член таинственной секты.

Именно в этом была причина и моего молчания. «Действительно странно, – говорил я себе, – что нам за такое короткое время удалось арестовать черретана, тогда как сбиры всего Рима, даже губернатор, монсиньор Паллавичини, отрицали их существование». Я решил спросить об этом Сфасчиамонти, но произошли события, которые воспрепятствовали моему намерению, поскольку именно в этот момент было принято решение, что я должен отправиться на виллу Спада, чтобы разбудить Бюва (в надежде, что он проспался) и доставить его в нужное место. Мои спутники были убеждены, что секретарь аббата Мелани может оказаться нам полезен (пусть даже в несколько необычном качестве, о чем я сейчас расскажу). Мы должны были встретиться прямо перед нашей следующей целью: тюрьмой возле Понте Систо, которая находилась в окрестностях Джианиколо, неподалеку от виллы Спада, на Тибре. Здесь мы собирались допросить черретана.

* * *

Камера пыток была страшно убогой, стены покрыты пятнами – настоящий подвал, грязный и без окон. Единственное отверстие сверху на левой стене, закрытое решеткой, пропускало немного воздуха, а днем – еще и немного света.

Черретан был все еще связан и страдал от боли. Его лицо было мертвенно бледным от страха перед тем, что придется закончить жизнь под топором палача. Он не знал, что его содержание в этой вонючей дыре было абсолютно незаконным. С помощью одного из многочисленных друзей Сфасчиамонти нам удалось тайно проникнуть в здание тюрьмы через боковой вход. Задержание Рыжего проходило вопреки всем законам: ведь черретан не совершил никакого преступления и у нас не было никаких улик против него. Тем не менее наступило время грязных игр, а к ним сбиры давно уже привыкли, однако я расскажу вам об этом позже.

Сфасчиамонти снабдил Бюва широкой мантией и париком – он должен был изображать судебного нотариуса и составлять протокол допроса. Сам допрос будет проводить сбир. Нам с Атто отводилась второстепенная роль помощников сбира или кем там еще мы могли быть в этой ситуации. Благодаря тайному характеру нашей операции и полной неосведомленности задержанного в юридических вопросах, мы могли чувствовать себя достаточно уверенно.

В комнате для допросов находился всего лишь один старый стол, освещенный толстой свечой. За него Бюва и сел, сразу же с важным видом положив перед собой бумагу, перо и поставив чернильницу. Чтобы придать обстановке больше правдоподобия Сфасчиамонти позаботился о некоторых мелочах. Рядом со свечой он разложил огромные судебные книги, такие как Commentaria tertiae partis in secundum librum Decretaliumаббата Панормитания, Praxis rerum criminaliumДамодера и, наконец, внушающая панический страх De malificiis

Альберта де Гандино. И хотя черретан не мог понять ни одного из этих слов, мы выложили все тома корешками в его сторону, чтобы эти мрачные названия, если, конечно, он вообще умел читать, усилили его убежденность в том, что он имеет дело с грозными карающими силами.

Перед столом, рядом с Рыжим, заломив ему руки за спину и держа конец веревки, стоял Сфасчиамонти. Черретан был толстым коренастым молодым человеком. Широкий лоб, изрезанный глубокими горизонтальными морщинами – неоспоримыми признаками распутной жизни, маленькие голубые глаза, пухлые, круглые щеки, свидетельствующие о наивной, но надменной натуре. Причину, по которой он получил свою кличку, нетрудно было заметить: голову парня украшала густая копна торчащих во все стороны волос морковно-красного цвета.

Еще не до конца проснувшийся и не совсем протрезвевший, даже слегка покачивающийся, Бюва сдвинул слишком большой парик набок и несколько раз кашлянул. Затем он начал писать, при этом громко читая монотонным, невыразительным голосом все те слова, которые выводил на бумаге:

–  Die et coetera et coetera anno et coetera et coetera. Roma. Examinatus fuit in carceribus Pontis Sixtis…Что такое?

Сфасчиамонти поспешно прервал процедуру составления протокола, наклонился к Бюва, прошептав ему на ухо какой-то совет.

– Да, конечно, да-да, – согласился тот.

И только позже мы узнали, что по настоянию сбира Бюва пропустил дату протокола, чтобы тот смог зарегистрировать отчет, когда сам того захочет.