Седая нить

Не хватало здесь – Величанского.Для меня. Для других – не знаю.Саша выпил бы с нами вместе.И охотно – поговорил.

(Слышу голос негромкий Сашин. Он читает стихи свои. Вечер. Окна черны. Свобода – суть его. И – его душа. Самиздатовские страницы разлетаются, словно птицы. И покой ему – только снится. Ну а жизнь – и так хороша. Даже тем, что сложна порою. То есть – мукою за игрою. Или – многоголосьем строя, до которого – только шаг. Саша бледен. Питьё – в стакане. Тени ходят, как на экране, по стене, по измятой ткани лет, суливших так много благ, – до поры, за которой – бури. Саша, брови привычно хмуря, разражается, каламбуря, страстной речью. И вдруг – молчит. А потом прозревает что-то – за судьбою. И все заботы превращаются вмиг в щедроты. А вино, как и встарь, горчит.)

Зверев – спал себе на полу.Гости – ринулись прямо к столу.Там ждало их всех – угощение.Продолжалось – наше общение.

Выходило у нас всё, пожалуй, прямо по Боратынскому:

– Я не люблю хвастливые обеды, где сто обжор, не ведая беседы, жуют и спят. К чему такой содом? Хотите ли, чтоб ум, воображенье, привёл обед в счастливое броженье, чтоб дух играл с играющим вином, как знатоки Эллады завещали? Старайтеся, чтоб гости за столом, не менее харит своим числом, числа камен у вас не превышали.

Гости мои числа камен, по счастью, не превышали.Было их ровно девять.Как и девять камен – муз.Было ровно девять гостей.Включая спящего Зверева.…Девять муз. Обретенья звон.Узы. Пение. Аполлон…

Помню, помню, помню я вас – лепестки ваших песен тают, и на западе луч погас, и венки у воды сплетают. На востоке забрезжит свет, станет оку опять просторней, а ушедшего – больше нет, оттого и глядит покорней. Будет сердце ещё больней задыхаться в словах минувших, на пороге грядущих дней поминая давно уснувших. Целовали вы дев следы, обнимали деревья летом – но всегда шепоток беды и для вас не бывал секретом. Постигали вы страшный смысл, некий корень искали тайный, оказавшись рабами числ, господами хандры бескрайней. И настиг вас не меч, не луч – а игла уколола злая, чтобы вздох был последний жгуч и терзались, причин не зная. Что же делать и как нам быть? Снисхожденье – неволя Рока, – то ли запад протянет нить, то ль окликнут ещё с востока. И стоим посреди страстей, чтобы, дар восприяв общенья, провожать не спешить гостей – и любви осознать значенье.

Боратынский когда-то сказал:– Были бури, непогоды, да младые были годы!..Были бури. И непогоды.Были годы. Младые? Да.Были гости. Девять персон.Девять дружеских, звёздных имён.(Ворошиловское – десятое.Яковлевское – одиннадцатое.Величанского имя – двенадцатое.)

А осталось – девять теней.(Ворошилова тень – десятая.Яковлевская – одиннадцатая.Величанского тень – двенадцатая.)Никого нет в живых из них.Вспоминая их среди ночи,остаётся девять свечей(Ворошилову в память – десятая,в память Яковлеву – одиннадцатая,Величанскому в память – двенадцатая)

в одиночестве зажигать…Грустно? Грустно.Страшно? Не страшно.Просто – странно:былого – нет.Наше брашно добро на пашне.Впереди – всё равно ведь – свет.Потому и продолжу – о прошлом.Не о пришлом. Скорей – о дошлом.

Тогда мы – не просто пили. Тогда мы – общались. Ну, с выпивкой. Так принято было. Везде. Традиция. Ритуал.

Мы читали стихи друг другу. Мы о многом тогда говорили. О серьёзном. И о прекрасном. О трагическом. И смешном. О таком, что связано было и с эпохой, и с нашими судьбами. Так теперь я, уже седой, понимаю это. И так говорю – сквозь время – об этом. Так бывало не раз и не два. Много раз. Так мы жили тогда. Как умели. Так было надо. Всем. От рая там шаг до ада, шаг, всего лишь. А дальше – край. Но за краем являлся – рай. Праздник. Музыка. Свет во мгле. Ветер, ветер – по всей земле…