Седьмая беда атамана

Она вспомнила вчерашний день, когда встретилась с Иваном на крыльце родительского дома и в упор спросила:

— Зачем вернулся?

— Видно, не все сделал, — уклончиво ответил он. — Хочу поглядеть, чо дале будет…

— Не верьте ему! — снова воскликнула Татьяна. — Соловьев только обещает сдаться, а на уме у него совсем другое!

— И чо же у меня на уме? — возвысил голос Иван. В нем закипала обида: Татьяна открывает станичникам его секрет. Обида мешала дышать, и тогда Иван с силой рванул воротник френча:

— А кто помогал мне скрываться?

— Я помогала, товарищи. На мне эта вина, потому как страдала…

— Кто же давал денег бандиту? — не слушая ее, продолжал Иван.

— Я! Я! Его, дура, жалела!

— И то правда, что дура! — атаман по привычке кинул руку к нагану, но тут же спохватился и отдернул ее.

Тогда из школьного двора высунулась Антонида, она одобряюще кивнула Татьяне и бросила Соловьеву:

— Кайся, Иван! Запахло кровью!

— Я же добровольно!

— Замолчи, Ванька! — наступала Антонида. — Кайся.

Неистовый рев покрыл эти слова. Он волнами покатился по станице и эхом отдался у Кипринской горы.

Соловьев повернулся к председателю сельсовета:

— Чего уж! Страдала не токмо Озерная — все страдали. А разве я один виноват? Ну скажи им, земляк!

Кто-то ехидно усмехнулся:

— Земляк, избил всех в синяк!

Зарудневу явно не понравилась путаная речь Соловьева. Заруднев нахмурился:

— Не стоит, Иван Николаевич, ворошить прошлое. Кто старое помянет, тому глаз вон. Но только не хитрить впредь. Что до нас, то мы покидаем этот район завтра же.

— Да разве я вам супротивник! — с ожесточением сказал Иван.

— Дай-ка, Горохов, ему отвечу! — заработав острыми локтями, приблизилась к столу Антонида. — Ты, Ванька, учительшу не трогай! И все на обиду свою не своди! Напраслину, мол, возвели на меня, в тюрьму, мол, посадили. Ты людей убивал невиновных!

— Хватит об этом, — сказал Заруднев, опасаясь за исход переговоров.

— Не перебивай! Сама спутаюсь, — огрызнулась, Антонида. — Хочу, чтобы вот у них, у станичников, не было никакого сумления. Покайся, Ванька, чтоб по справедливости. И не обижай честного человека! Она брехать не станет!

Иван нервно переступил с ноги на ногу. Антонидин гнев метил ему прямо в сердце. В нем была своя правота — этого не мог не понять Соловьев. Но как оправдаться перед Антонидой?

— Нету у меня умыслу! Как на духу признаюсь!

— Советская власть не мстит. И это цени, Иван Николаевич, чтобы как-то положить конец препирательствам, сказал Николай.

Дмитрий понял его. И встал, призывая всех к порядку. А когда народ притих, спокойно проговорил:

— Есть предложение не держать здесь частей особого назначения. Заруднев завтра уезжает в Усть-Абаканское. Думаю, мы и Соловьеву поверим, что разоружится.

Разом вырос густой лес рук. Люди ничего так не хотели, как мира и тишины.

— Молебен отслужить бы, — робко предложили из толпы напоследок.

И когда вечером со стороны кладбища снова стал наплывать пронзительный матушкин вой, Гаврила не поленился пойти туда. Он увидел матушку со сложенными на груди ладонями, с распущенными по плечам волосами. Матушка кланялась надмогильному кресту, пахнущему смолою и тленом, и, словно собачка, потерявшая хозяина, безутешно скулила. Гаврила поднял ее и сказал ей безо всякой жалости:

— Цыц, надоело горевать людям. Цыц!

Сказал и повернул назад.

Глава одиннадцатая

1

Татьяна пришла домой около полуночи. Когда собрание закончилось и люди стали расходиться, огородами ушла в степь, где колобродила по логам и буграм в сумеречный час предзакатья. Выйдя на Кипринскую гору, с тоскою глядела на родной простор, заключенный в каменное кольцо горных цепей и разрезанный на причудливые фигуры голубыми росчерками Июсов. И у нее больно-больно защемило сердце, потому что знала Татьяна: она прощается с этой землей.

Подойдя к дому, увидела Миргена. Он стоял, прислонившись спиной к верее, и, забросив ногу на ногу, глядел на Татьяну недоверчиво, исподлобья. Она прошла мимо, даже не кивнув ему, но он окликнул ее:

— Ждут, оказывается. Зачем поздно ходишь?

— А тебе чего? — в запальчивости отрезала она.

— Иди, девка, к есаулу.

В горнице не протолкнуться. Тут были бандиты и чоновцы, были соседи и знакомые. Всем не терпелось узнать, что еще скажет Соловьев после собрания. Жизнь-то ему гарантируют, а наверняка будут судить за прошлые проделки, недаром же приехал в станицу следователь из Красноярска. Должен бы Иван заметить, что следователь ни минуты спокойно не посидит на месте, а глазами так и стрижет через очки — не иначе как приехал схватить Ивана.

Равнодушным взглядом скользнув по раскрасневшимся от духоты и самогона лицам, Татьяна прошла в свою комнату. Она успела заметить, что Соловьев был рядом с Зарудневым.

И они заметили Татьяну. Соловьев, пошатываясь, поднялся и нетвердым шагом пошел за нею. Вид у него был мрачный — даже сейчас, в подпитии, он сознавал, что оскорбил Татьяну и что ему предстоит объясниться с нею.

Когда он появился на пороге ее комнаты, Татьяна смотрела на него с полминуты, ожидая, что он скажет. Но Иван молчал, говорить, в сущности, было нечего.