Седьмая чаша

— Вы, как я погляжу, принадлежите к тем, кто исповедует старую веру?

— Нет. — Локли наморщил лоб. — Но брадобрей-хирург, у которого я работал после закрытия монастыря, был одним из этих фанатиков. Хуже того, они все ходят надутые от самодовольства, поскольку уверены, что держат в руках ключи от рая и ада.

— И поэтому ты пришел ко мне, — встряла вдова Бьюнс, сжимая руку толстяка. — Чтобы обрести покой.

Локли ничего не ответил. Он посмотрел на меня сердитым взглядом.

— А может, такого права нет ни у радикалистов, ни у папистов? Может, оно есть у язычников-турок?

Он горько засмеялся, и я почувствовал какое-то отчаяние и безысходность в душе у этого человека. Что-то мучило его. Вдова Бьюнс снова положила ладонь на его руку.

— Ну не надо, цыпленочек! — предостерегающе сказала она, бросив на нас испуганный взгляд. — Он всегда говорит, не подумав. Ты ведь это не всерьез, правда?

Внезапно из глубины таверны послышалось громыхание, и каменные стены задрожали. Я вздрогнул. Откуда-то снизу послышался звук бегущей воды.

— Что это? — спросил Барак.

Локли слабо улыбнулся.

— Новые посетители всегда пугаются. Они думают, что это дьявол явился по их души. На самом деле мы просто подключены к старой канализации, которую монахи протянули в аббатство Чартерхаус. Монахи во все времена не отказывали себе в удобствах. Труба проходит под нашим подвалом, и к ней подключена большая часть соседних домов, а вода поступает из источников на Ислингтон-филдз.

— Да, — подхватила вдова, радуясь возможности увести разговор подальше от религии, — у нас даже есть собственный туалет. Нечистоты, да и вообще вся грязная вода из таверны стекают через подвал прямиком в канализацию. Вот только все время приходится напоминать сторожу Чартерхауса, чтобы он не забывал открывать сливные ворота под бывшим монастырем, а то вода скапливается и начинает бурлить, вот как сейчас. Он пьяница и постоянно забывает это делать. Там теперь никто не живет за исключением итальянских музыкантов, а с них какой спрос? Глупые иностранцы, вот и все.

Локли вновь сердито посмотрел на меня.

— Этель уже жила здесь, когда Чартерхаус бросил вызов королю и отказался признать его так называемое верховенство.^[25] Приора Хафтона схватили, повесили, выпотрошили и четвертовали на Тайберне,^[26] а потом его руку прибили гвоздями к воротам аббатства. Ты ведь помнишь это, Этель?

— Это было так давно, — с неохотой откликнулась миссис Бьюнс.

— И они еще клянутся в любви к Богу!

Толстое лицо Локли исказила гримаса презрения и боли. Он, так же как и Кантрелл, но по-своему, здорово пострадал от религиозных реформ.

Фрэнсис поднялся со стула.

— Что ж, сэр, мне пора снова приниматься за работу. Извините, если не сумел вам помочь.

Поколебавшись, я тоже встал.

— Спасибо, сэр. Если вспомните что-то, пожалуйста, свяжитесь со мной. Меня зовут мастер Шардлейк, а найти меня можно в Линкольнс-Инн.

— Обязательно.

Он явно испытывал облегчение оттого, что наша беседа закончилась.

— Возможно, мы зайдем к вам еще раз, — добавил я.

Лицо Локли вытянулось. Он что-то скрывал, я был в этом уверен.

— Я провожу вас.

Миссис Бьюнс встала и дошла с нами до двери. Там она оглянулась, желая убедиться, что Локли не слышит ее, и, понизив голос, торопливо заговорила:

— Не обращайте внимания на то, что он болтал про религию, сэр. Фрэнсис привык к жизни в аббатстве, а за его пределами ему пришлось ох как несладко. Особенно он натерпелся от того фанатика, хирурга, у которого работал. Тот силком пытался обратить его в свою веру. Фрэнсис начал выпивать. Приходил сюда каждый вечер и напивался до бесчувствия. Вот тогда-то я и приютила его. Я знаю пьяниц и, глядя на Фрэнсиса, поняла, что любовь и забота могут помочь ему.

Она посмотрела на меня. Ее повелительности как не бывало. Передо мной стояла просто до предела уставшая и ранимая женщина.

— Теперь он не пьет, но часто говорит очень печальные вещи.

— Не волнуйтесь, хозяйка, — поспешил я успокоить ее. — Меня не интересуют религиозные взгляды Фрэнсиса Локли.

— Ему горько оттого, что он превратился в посудомойку, повторил судьбу отца.

Женщина подняла на меня глаза, полные боли.

— Как странно все поворачивается в этом мире, правда, сэр?

От таверны мы ехали в глубокой задумчивости. Наконец Барак нарушил молчание.

— Он что-то скрывал, вам не показалось?

— Показалось, и это связано с Годдардом.

— Я мог бы заставить его заговорить.

— Нет, пускай этим займется Харснет. Сегодня вечером я расскажу ему о разговоре с Локли.

— А женщина, по-моему, ничего не знает.

— Нет. Бедняжка. Вряд ли она видит благодарность за свою заботу о нем.

— Харснет может подвергнуть его допросу с пристрастием.

— Возможно.

Мне не хотелось думать о том, что этому маленькому, разочарованному, обиженному жизнью человечку начнут выламывать руки — ив прямом, и в переносном смысле, — но ему известно что-то важное, и нам непременно нужно узнать, что именно.