Седьмая тень

Часто я потом к этой старушке захаживала, родных у меня не было, в гражданскую еще с голода умерли, поэтому и ехать тоже было некуда. Помогала ей по хозяйству, самой тоже тяжело было, ноги особенно в непогоду очень болели, в подушку плакала, или на улицу выходила в уголок забивалась где-нибудь и рыдала в голос, чтоб подруг не разбудить. А бывало и на операции стою, хирургу помогаю, а ноги просто выворачивает, от боли в обморок падала. Да боялась признаться, что это из-за ног, пришлось бы с работы уйти. Уехать домой на Волгу, под Саратов. А этого нельзя было допустить, Алеша мог приехать, где бы он меня потом искать стал.

Но в 1947 году госпиталь расформировали, и меня отправили в Сибирь. Перед отъездом зашла я к знахарке попрощаться, а она передо мной на колени встала, и руки мои целует. Я ей говорю: «Что вы, Марфа Филипповна, не нужно, встаньте, мы же не навсегда с вами расстаемся, я приезжать к вам буду, а если захотите вас к себе заберу, как только устроюсь». А она мне отвечает: «Не тебе я кланяюсь и руки целую, а роду твоему горемычному, чадам твоим доселе не рожденным, ибо велики дела их будут, равно, как и беды их. Запомни Оля, – все мы на земле связаны, как волоски в косе, и я, и ты, и Алексей твой, и другие люди, и плетется коса длинная волосок к волоску, и нет ни одного дела, поступка, слова напрасного, и каждый волосок нужный, и всё всегда для чего-то нужно, и добро и зло, и счастье и горе, так мир устроен».

Уехала я по направлению, устроилась в больницу, поступила в институт, комнату получила через год. А в отпуск никак поехать не получалось, но писала я Марфе Филипповне исправно, к себе звала, деньги высылала, но от нее весточки редко приходили, сама она неграмотная была. И вот только через семь лет довелось мне попасть в те края, где когда-то госпиталь был. Пришла я проведать старушку, а ее уже год, как схоронили. Поплакала я, на могилку сходила, обратно иду, женщина меня какая-то окликает, спрашивает: «Ты Оля Светоярова?», – «Да, я!» – отвечаю. – «Тогда, это тебе» – говорит она и протягивает мне маленький сверточек, – «знахарка перед смертью просила передать», – сунула мне его в руку и пошла прочь. Развернула я его, а там колечко старое, да записка: «Отдай дочке

». Стала я думать, где мне ее дочку искать. Никогда она мне про нее не рассказывала. Пошла я в архив, искать ее дочку, да только ничего мне там не сказали. Степанова Марфа Филипповна поселилась в городе буквально перед самой войной, про детей ее никто ничего не знал, жила всегда одна. Нашли какие-то бумаги, что родом она из Рязанской области, село Пестрюки.

Поехала я в эти Пестрюки, да только не нашла я ее родственников. Село маленькое в несколько дворов, все друг друга знают. А про Степанову Марфу Филипповну впервые слышат, послали меня к старушке, что жила на отшибе, никто с ней не общался, заходить боялись, говорили, что ведьма она. Живет здесь давно, может, что и слышала.

Пришла я к ней, гостинцы, что в городе купила, ей отдала. Обрадовалась старушка, к столу пригласила, самовар поставила. Стала я ее о Степановой Марфе Филипповне спрашивать, она мне и рассказала странную сказку, в которую я до сих пор поверить не могу.

Что давно это было, и историю эту она слышала от своей бабушки, а та от своей. Неподалеку от их села поселилась пришлая женщина, вдова, с двумя дочками-близнецами на руках. Выкопала себе землянку, собирала в лесу грибы, ягоды, охотилась там, на речке рыбу ловила, да огород сажала, знала толк в травах, лечить болезни разные умела, тем и жила, и дочек своих растила. Местных жителей избегала, никому о жизни своей не рассказывала, в деревне появлялась редко, только обменять, продать или купить что-то. Да только пошел слух по деревне, что она сама мужа своего убила, за то, что издевался над ней, да бил, а теперь скрывается от правосудия. Жила тихо никому не досаждала, а потому и ее никто не трогал. А дочки ее тем временем росли, да хорошели. А девочек тех звали Катерина, да Мария. Были они похожи как две капли воды наружностью, да совершенно разные по характеру. Мария была тихая, скромная, работящая, во всем помочь старалась и матери, и людям. А Катерина – своенравная, злая, гордая и завистливая. Поговаривали, что ходила она на старые капища – где древние славяне духам разным поклонялись, умела колдовать и водила дружбу с нечистой силой.

Рябинин слушал рассказ Ольги Петровны, а сам думал: «что за глупости она ему тут рассказывает, какие-то сказки, бредни выживших из ума старух, совершенно не относящихся к делу, а он сидит и слушает их. Вот бы ребята на работе поржали от души, если бы узнали, что он ехал к черту на кулички по бездорожью, чтобы послушать сказку». Но прерывать рассказ не стал, пусть человек выговориться, тем более Рябинин так пригрелся, что его стало клонить в сон, а чай живительной силой разлился по всем клеточкам тела и расслабил его так, что ему было лень даже языком пошевелить.

А Ольга Петровна тем временем продолжала: