Седьмая жена

Сегодня нашим пассажиркам пришла фантазия фотографироваться. И они потребовали, чтобы мы все приняли участие. Мы снимались парами и группами, в форме и в купальных халатах, в обнимку и под ручку, с надсадным хохотом и с кислыми улыбками. Потом они собрали все поляроидные снимки и спрятали их к себе в сумку.

Вообще, они все время стараются создать впечатление, что ничего особенного не происходит, что все мы дружно участвуем в увеселительной прогулке. Обижаются, если мы говорим с ними неприветливо. Настаивают, чтобы мы обедали вместе, чтобы устраивали танцы, чтобы вместе смотрели телевизор. Пабло-Педро первым откликается на их затеи. Он слушается их во всем. Даже если капитан попросит его сделать одно – скажем, принести бутылку белого вина, а пассажирки попросят красного, он послушает их. Может быть, у него это просто стокгольмский синдром? Желание понравиться тем, кто распоряжается твоей жизнью? Ведь и я чувствую что-то похожее, и я невольно улыбаюсь им каждый раз, как они переводят стрелки взрывателя в моих часах.

Прочитал, что главный бог викингов по имени Один однажды принес самого себя себе в жертву – повесился на древе познания и провисел там девять дней, чтобы овладеть высшей мудростью. Если викинги хотели принести ему человеческие жертвы – а это случалось довольно часто, – они вешали пленных или рабов на деревьях. В минуты вечерней медитации перед собственным портретом я порой тоже начинаю казаться себе то ли приносимым в жертву, то ли подвешенным на тонкой ниточке взрывателя в часах, для овладения новыми познаниями, о которых я никого не просил. Что же откроется мне на исходе девятого дня?

Завтра утром мы увидим берега Финляндии.

Плоское балтийское солнце, сильно порастратившееся где-то на карельскую бруснику, на невские сосны, на эстонских коров, на псковские ромашки, приятно согревало кожу. Мелада прижимала к щеке стакан пепси-колы, покрытый ледяной испариной. Сегодня она первый раз сама поднялась на палубу. Блаженствовала. Время от времени опускала ногу с шезлонга и гладила теплый настил босой ступней. Антону жалко было разрушать ее безмятежность. Но внезапная смутная догадка жгла язык. Ему необходимо было с кем-то поделиться. Он плюхнулся на шезлонг рядом с ней и спросил, в силах ли она поговорить о тягостном и мрачном.

– О том, как погибла ваша жена?

– Да, да, – с надеждой сказал Антон.

– Я и сама не могу выкинуть из головы ее историю. Такая ужасная смерть. Но, может быть, она ужасна только для вас – для близких, для оставшихся в живых? Изуродованное тело, кровь… Не знаю… Если бы нам дано было выбирать… Я бы тоже хотела так, мгновенно. Ведь, наверное, смерть наступила раньше, чем она могла почувствовать боль.

– Такое случается раз в десять, двадцать лет. Шансы – один на миллиард. Но она словно предчувствовала. Каждый раз, когда мы проезжали это место на шоссе, она потешалась над выставленным знаком «Берегись падающих камней». «Ну что, что мы должны делать? – спрашивала она, смеясь. – Как беречься? Выйти из машины и толкать ее перед собой, оглядываясь на вершину скалы? Искать объезд? Раскрыть зонтик?» Полицейский сказал мне, что на шоссе не осталось следов от шин. Это значит – она даже не успела нажать на тормоза. Миг – и ее не стало.

– Вот видите. Это, конечно, слабое утешение – но все же…