Седьмое небо

– орал плутоватого вида мужичок. Вокруг его прилавка, заваленного всяческими, порой весьма причудливого вида, усами, толпились в основном студенты. Усы: моржовые – колючей щеткой, сомовые – воняющие тиной, кошачьи – пучками по два десятка и самые громоздкие и дорогие – китовые, пользовались неизменным спросом у нерадивых студентов и школяров.

«Дедушка Богдан,» – потянула старика за рукав Груша. – «Неужто и вправду можно чему-нибудь так научиться? Или это обман?»

«Ну отчего же сразу обман?» – усмехнулся дед. – «Кое-чему можно. Не быть легковерными глупцами, например. Учиться надо своим умом.»

«Дед, но ведь тогда получается, что это все-таки обман,» – возмутился Иван.

«Спрос рождает предложение,» – авторитетно заявил Аристарх, подняв палец вверх. – «Торговля тем и живет, как говорил папенька, что на дураках зарабатывает. И им наука будет.»

Иван насупился.

Дед же уже поймал за полу другого торговца, оживленно рассматривая его товар. Висевший на шее у мужика лоток был завален издающими резкий неприятный запах кругляшами бурого цвета. Были они разного размера, и к каждому приделана металлическая цепочка.

«Что это?» – брезгливо сморщил нос Аристарх.

«Как что? Это же в каждую бочку затычка. Универсальная,» – восторженно пояснил дед.

«Затычка не может быть в каждую бочку,» – разумно возразил внук. –«Она должна подходить по размеру.»

«Любая другая, деревянная там, или пробковая, действительно должна. А эта, сделанная из смолы редкого резинового дерева, – мягкая, но упругая, в любую дырку вставляется и там расправляется. А чтобы вынуть ее, вот, цепочка есть. В хозяйстве вещь незаменимая.»

«Брать будете?» – скучающе спросил торговец.

«А в какую цену?» – деловито уточнил дед Богдан.

«Пять монет.»

Дед аж застонал от досады. Именно столько у него и оставалось на все житье-бытье. Крайне удрученный, он отступил. Торговец, смерив компанию презрительным взглядом, повернулся к ним спиной и ушел.

А мимо уже продирался следующий. Весь его товар умещался в небольшом ящичке со стеклянной крышкой.

«Сверчки певучии,

мелодии плакучии.

К шесткам приучены.

Сны навлекают.

С шестков не сбегают.»

В ящичке его прыгали, ударяясь о стеклянную крышку, две дюжины коричневых сверчков.

«Смешинки задорные,

Веселые и звонкие.

Ребятам покупайте,

Скучать не давайте.»

Прилавок, заставленный разнокалиберными пузатыми склянками, окружали гомонящие дети. В каждой банке бился маленький огонек. Хозяйка прилавка заговорщицким шепотом просчитала: «Один, два, три! Лови!» и открыла одну из склянок. Из него выпорхнула похожая на пушистое семя одуванчика смешинка и, медленно кружа, стала опускаться вниз.

«Ко мне! Ко мне! Лети сюда!» – хором закричали дети, подпрыгивая и широко открывая рты. Смешинка легким перышком покружила у детей над головами и неожиданно спикировала в рот стоявшей чуть поодаль Груше. Девушка робко хихикнула, прикрыв рот рукой, а потом безудержно расхохоталась. Смех оказался заразителен. Через минуту хохотала уже вся толпа у прилавка. Может ли быть лучшая реклама для товара?

«Вот бы нам мешок этих самых смешинок да несколько дней назад,» – мечтательно сказал Аристарх. – «А то придумали, людям рты зашивать.»

Следующая лавка была полна утробного рычания, грозного урчания и отчаянных завываний. Продавались в ней коты. Как и положено – в мешках. Зверюги дикие, зубастые и клыкастые, готовые вцепиться в любого. Ловили этих диких тварей в лесах, а покупали, не заглядывая в мешок, иначе удерут. Новые хозяева запирали котов в амбарах и погребах, чтобы никогда уже не выпустить. И не было охотников на крыс лучше.

Два сапога – пара

Отдаются не даром.

Не белыми нитками шиты.

Железом подбиты.

Зазывалки носились по рынку подобно стрижам. В одно ухо влетали, в другое вылетали.

Лучшие книжки,

Веселые раскраски:

«Бред сивой кобылы» и

«Бабушкины сказки».

Пусть настоящие птицы облетали городское небо – вонючую клоаку стороной, газетные утки парили над городом вольготно. Шныряя между струйками дыма горящих очагов, миазмов городских сортиров и капельками утренних и вечерних туманов, они летали низко, чуть не над головами прохожих. Стоило какому-нибудь прохожему лишь поднять руку, как в ней немедленно оказывалась свежая утка. Долго газетные утки не жили – желтели, мокли, ветшали и распадались в прах. Но смену им каждый день приходили новые.