Седьмой крест. Рассказы

Дора Каценштейн сидит уже на эмигрантском судне, когда семья Марнетов поднимает в ее честь трепетное знамя доброй славы.

— А вы двое скоро поженитесь? — спрашивает сестра Анастасия.

— Мы? — отзываются Софи и Эрнст. Они решительно отодвинулись друг от друга. Но монахине с ее почетного места, оказывается, видно не только то, что происходит за столом, но и под столом.

— Когда же ты призываешься, Эрнст? — спрашивает фрау Марнет. — Тебе это было бы очень полезно, там за тебя возьмутся.

— Он уже несколько месяцев не был на военном обучении, — сказал штурмовик Марнет.

— Я освобожден от всякого обучения, — заявляет Эрнст, — я в противовоздушной обороне.

Все смеются, кроме эсэсовца Мессера, он смотрит на Эрнста с негодованием.

— Ты, верно, испытываешь на овцах свои противогазы?

Эрнст вдруг круто оборачивается к Мессеру, он почувствовал на себе его взгляд.

— Ну, а ты, Мессер? Тебе небось не очень-то приятно будет поменять твой шикарный черный мундир на простую солдатскую форму?

— А мне и не придется менять, — говорит Мессер.

Но тут, предупреждая неловкую паузу или кое-что еще похуже, разговором опять завладевает сестра Анастасия:

— Это ты у нас научилась, Августа, посыпать яблочный пирог тертыми орехами?

— Я выйду подышу свежим воздухом, — говорит Герман. Франц выходит вместе с ним в сад. Небесный свод над равниной уже окрашивается в розовый цвет, и птицы летают все ниже.

— Завтра конец хорошей погоде, — говорит Франц. — Ах, Герман!

— Насчет чего ты ахаешь?

— И вчера и сегодня по радио ничего не передавали ни насчет побега, ни насчет поисков. Ничего насчет Георга.

— Знаешь что, перестань-ка ты изводиться, Франц. Так лучше будет и для тебя, и для всех. Ты слишком много об этом деле думаешь; все, что только можно было сделать для твоего Георга, уже сделано.

На миг лицо Франца оживилось, и сразу стало ясно, что вовсе он не увалень и не соня, что он способен все чувствовать и на все пойти.

— Так Георг уже в безопасности? — спросил Франц.

— Пока еще нет…

IV

Герман скоро ушел, он работал сегодня в ночной смене. Эльзу он оставил у Марнетов — доедать яблочный пирог. Франц немного проводил его. На воскресенье у Франца не было никаких деловых свиданий, и он сначала решил было вернуться домой. Но ему были неприятны все эти разговоры в кухне, не хотелось и сидеть одному в своей каморке. Франц вдруг ощутил такое одиночество, какое люди ощущают только по воскресеньям. Он чувствовал, что несчастен, вял, раздражителен. Что же ему — в одиночку бродить по лесам? Спугивать парочки на просеках с теплой, сухой осенней листвы? Если уж он в воскресенье один, то пусть это будет в городе. И он пошел дальше, в Гехст.

Он испытывал странную усталость, хотя хорошо выспался. Сказывалось нервное напряжение всей этой недели. Герман, правда, опять внушал Францу, чтобы тот больше не тревожился о Георге — все, что только можно было сделать, сделано. Но ведь иногда человек не властен над своими мыслями.

Франц вошел в садик первой попавшейся пивной. Там было пустовато, хозяйка смахнула со скатерти опавшие листья и спросила, не хочет ли он сидру. Сидр оказался недостаточно сладким, он уже начинал прокисать. Лучше бы он заказал настоящее вино. В сад вбежала маленькая девочка, она ворошила ногами кучу опавших листьев, заметенных к забору, но вот она подошла к Францу и принялась теребить уголок скатерти на его столе. Она была в капоре, глаза казались совсем черными.

Из дома вышла ее мать, одернула на ней платье, побранила. Хриплый, словно надтреснутый голос женщины показался Францу знакомым; фигурка у нее была молодая и тоненькая, лицо казалось насмешливым благодаря надетой набок шапочке и начесанной на один глаз пряди волос, закрывавшей чуть не половину щеки.

Франц сказал про девочку:

— Она не мешает мне. — Мать взглянула на него одним глазом, очень пристально. Франц заметил: — Мы с вами где-то уже встречались. — Когда она быстро повернула голову, открылся уголок другого глаза, вероятно поврежденного во время какого-нибудь несчастного случая на производстве.

Она насмешливо ответила:

— О да, мы с вами уже встречались, наверняка.

Встречались, и не раз, подумал Франц. Но где же я слышал ее голос?

— Я на днях толкнул вас велосипедом.

— И это было, — сухо ответила она; девочка, которую она крепко держала за локоть, вырывалась у нее из рук.

— Но мы встречались еще где-то, гораздо раньше, — продолжал Франц.

Она все так же пристально рассматривала его и вдруг выпалила:

— Франц!

Он удивленно поднял брови, его сердце стукнуло два раза чуть-чуть громче — привычное предостережение.

Она помолчала.

— Ну да, помнишь прогулку на байдарках, и островки на Нидде, где был лагерь Фихте, и ты еще…

— Орех! — воскликнула девочка, шарившая ногами под стулом.

— Ну, раздави его каблуком, — сказала мать, не сводя глаз с Франца. Он же, задумчиво рассматривая стоявшую перед ним женщину, внезапно почувствовал странный холод и тоску. Вдруг она наклонилась и с отчаянием бросила ему прямо в лицо: — Да ведь я Лотта! — У него чуть не вырвалось: «Не может быть!», но он вовремя удержался.