Седьмой крест. Рассказы

А в это время Циллих находился совсем неподалеку от них, на улице в предместье Браунсфельда. Свободно раскинувшееся пестрое кольцо новых строений обступало когда-то плотно сбитое ядро древнего города.

В конце войны старинный центр его был полностью разрушен, а разноцветные домишки, окруженные садами, стояли как ни в чем не бывало. Глядя на эти улицы, можно было подумать, что Браунсфельд полностью уцелел. Многие жители уже вернулись в свои дома, на окнах висели чистые занавески, а в палисадниках хозяйки подрезали декоративные кусты. Но Циллих нырнул в облако пыли, которое висело над сердцем города. Он оказался на большой площади, где отряды рабочих разбирали завалы и разгребали щебень от разбитых зданий тысячелетней давности. Пробираясь между развалинами, жители города шли к церкви со снесенными шпилями. Отсвет от горящих свечей, будто вечный огонь, дрожал на лишенных кровли сводах и поблескивал в зеленых и красных осколках выбитых витражей. На лицах тех, кто направлялся в церковь, было выражение покорности и растерянности, словно они надеялись собрать в обломках своей старой церкви обломки своей старой веры. Рухнувшие наземь колокола сами вырыли себе могилы возле портала, а два высоких шпиля, которые некогда были приметой этого города, превратились в груду камней. Огромная воронка от артиллерийского снаряда, зияющая посреди всех этих развалин, была обнесена дощатой оградой, видимо для того, чтобы теперь, когда воцарился мир, оставшиеся в живых туда не свалились. Осколки снаряда были удалены, но воронку еще не засыпали. Перегнувшись через ограду, Циллих с ужасом туда заглянул. На дне ее, устрашающе изогнутые, торчали железные скрепы фундамента церкви.

— Так прыгай же, сын мой, — раздался голос за его спиной.

Циллих испуганно обернулся. Он увидел землистое, как у мертвеца, лицо древнего старика; глубоко запавшие глаза горели, как уголья сквозь отверстия полой тыквы, а весь он мелко дрожал, словно его бил озноб. Циллих с отвращением глядел на старика.

— Зачем прыгать? — спросил он в смятении.

— Говорят, разверзнувшаяся бездна снова закроется, если кинуть туда жертву.

От старости он выкладывал все, что приходило ему в голову, первому встречному. Эти вспыхивающие уголья в глубине его глазниц слепили Циллиха, который в хмуром недоумении уставился на старика. Опираясь на костыли, тот медленно побрел прочь, навстречу сумеркам, одиноким и сырым, как могила, которая, он чувствовал, была близка теперь, после того как он пережил вместе с некоторыми стенами этого города страшную войну. Старик скрылся в дверях церкви. Циллих злобно глядел ему вслед.

Ему было не по себе. Почему он не остался на песчаном карьере? Почему он поддался дурацким насмешкам каких-то подонков? Там ему было спокойно и надежно. Карьер — это кротовая нора, верное убежище. Человека либо находят, либо не находят. Несмотря на насмешки, он жил бы себе и жил на карьере, вне всяких подозрений. А Браунсфельд — большой город. Там есть и трущобы, и всякие развалины, где можно спрятаться, но там есть также и сеть тайного надзора, и каждое укромное местечко может быть захлестнуто этой сетью. По улицам ходили патрули, а плакаты на стенах призывали население охотиться за себе подобными.

Циллих лучше любого другого знал, что в большом городе скрыться невозможно, если умно вести розыски. Они всегда в конце концов вылавливали даже самых умных евреев и самых бывалых коммунистов. Они добывали нужные сведения, подкупая людей золотом. Когда золото не помогало, они действовали страхом. Никто на свете не идет на смерть охотно, особенно ради совершенно чужого человека, своего любимого ближнего. Где ему, Циллиху, найти сегодня крышу над головой?