Седьмой крест. Рассказы

— Как живешь — хлеб жуешь?

— Понемножку, — сказал новоприбывший, по выговору — голландец.

Со стороны города приближался крошечный человечек с удочками и ведерком, с каким дети играют в песке.

— А вон и Щуренок, — сказал толстяк. Он рассмеялся, так как Щуренок со своими удочками и детским ведерком казался ему такой же неотъемлемой принадлежностью этой пристани, как колесо в городском гербе.

— Хайль Гитлер! — крикнул Щуренок.

— Хайль Щуренок! — крикнул голландец.

— Вот мы тебя и поймали, — сказал парень, у которого ударом кулака нос был свернут на сторону, хотя казалось, что он вот-вот станет на место. — Ты покупаешь своих рыб на рынке.

Голландца он спросил:

— А что новенького на белом свете?

— На белом свете всегда бывает что-нибудь новенькое, — ответил голландец, — да ведь и у вас тут кое-какие делишки стряслись.

— Ну… У нас все идет как по расписанию, — сказал парень со свернутым носом, — как по маслу. Нам теперь, говоря по правде, и фюрера-то никакого не нужно. — Все растерянно уставились на него. — Ведь у нас уже есть один такой, что весь свет нам завидует. — Все засмеялись, кроме говорившего. Он зажал ноздрю большим пальцем.

— Восемнадцать марок, идет? — сказал лодочник Георгу.

— Я сказал — двадцать, — отвечал Георг. Он опустил глаза, боясь, как бы его не выдал их блеск.

Лодочник ощупывал материю.

— Прочная? — спросил он.

— Очень, — сказал Георг. — Но только не слишком теплая. Вот такая шерстяная лучше греет.

— Невеста мне каждый год такие вяжет.

— Значит, любит, — сказал Георг.

— Хочешь меняться?

Георг прищурился, как бы соображая.

— Примерь, хочешь?

— Идем в уборную, — сказал Георг. Он предоставил смеющимся смеяться: они не должны знать, что на нем нет рубашки.

Когда обмен состоялся, Георг скорее побежал, чем пошел, следуя течению Рейна. Важно выпрямившись, лодочник вышел в новой куртке из уборной и направился к стоявшим у перил; одной рукой он подбоченился, другую поднял для приветствия, и его широкое лицо ясно выражало уверенность в том, что он еще раз кого-то ловко надул.

Остаться в ней все равно было бы опасно, думая Георг; но и менять — тоже опасно.

Ну, как вышло, так и вышло.

Вдруг кто-то рядом окликнул его:

— Эй! — С ведерком и удочками за ним шел, подпрыгивая, Щуренок, легконогий, словно мальчонка. — Куда вы направляетесь? — спросил он.

Георг показал прямо вперед:

— Все прямо по берегу Рейна.

— А разве вы не здешний?

— Нет, — оказал Георг. — Я здесь лежал в больнице. Я иду к родным.

Щуренок сказал:

— Если мое общество не обременит вас… Уж очень я человек компанейский.

Георг промолчал. Он еще раз искоса взглянул на Щуренка. Ему с детства приходилось бороться против какого-то странного и тревожного чувства, охватывавшего его, если у человека не все оказывалось в порядке — какой-нибудь вывих в мыслях или в душе или физический недостаток. Только Валлау окончательно излечил его от этого чувства: «Вот тебе живой пример, Георг, как человек может до этого дойти». И мысли опять привели его к Валлау. Неукротимая тоска овладела им. Всей моей теперешней жизнью обязан я ему, думал Георг, даже если бы мне сегодня пришлось умереть!

Щуренок же продолжал болтать:

— А вы уже были здесь на днях, видели этот большой праздник? Все-таки очень чудно. А вы были здесь во время оккупации? Как они тогда скакали по улицам на своих серых конях, эти марокканцы! А какие плащи у них красные! Французы — те совсем другое пятно на картине города, эдакий голубовато-сизый туманец. Чего вы так бежите, разрешите спросить, вы хотите еще сегодня попасть в Голландию?

— Разве это дорога в Голландию?

— Сначала вы попадете в Момбах, где едят одну спаржу. Ваши родственники там живут?

— Дальше вниз.

— В Буденгейме? В Гейдесгейме? Они крестьяне?

— Отчасти.

— Отчасти… — повторил Щуренок.

«Отделаться мне от него? — размышлял Георг. — Но как, черт побери? Нет, всегда лучше вдвоем-втроем… Тогда тебя скорее примут за здешнего». Они миновали разводной мостик над плотовой пристанью.

— Господи, как в обществе время-то бежит, — констатировал Щуренок, словно кто-то обязал его торопить время.

Георг посмотрел вдаль, за Рейн. Там, на острове, совсем неподалеку, стояли в ряд три низеньких белых домика, они прижались к воде. Что-то в этих домиках, из которых средний напоминал мельницу, показалось ему знакомым и манящим — словно там жил кто-то, кто был ему мил. Вытянувшись над островом, перекинулся к дальнему берегу железнодорожный мост. Они миновали его начало, где стоял часовой.

— Красивый мост, — похвалил Щуренок. Георг последовал за Щуренком, который сошел с дороги и зашагал по луговине. Один раз тот остановился и понюхал воздух. — Орешник! — Щуренок нагнулся и собрал несколько орехов в свое ведерко. Георг искал торопливо и судорожно давил орехи каблуком. Щуренок засмеялся: — Да вы, видно, обожаете орехи!

Георг постарался овладеть собой. Он был весь в поту и очень утомлен. Не может же в конце концов этот проклятый Щуренок вечно бежать рядом с ним. Должен же он начать удить где-нибудь.

— Там видно будет, — сказал тот, когда Георг наконец осторожно спросил его.